Ариадна Громова - Мы одной крови — ты и я!

— Ладно, ладно, сейчас ты вполне достаточно похож на себя, больше не старайся! — с опаской сказал я. — А то ведь ты как пойдешь сыпать цитатами!..

— И правильно сделаю. Лев Толстой сказал: «Самые выдающиеся дарования губятся праздностью»! — невинно глядя на меня, пропел Славка.

Другие нас не очень-то слушали, говорили о своем. На пленке тут сплошной шум, а наши голоса слышнее всех, потому что мы стояли в этот момент у самого магнитофона. Я действительно начал побаиваться, что Славка со своей цитатоманией забьет весь разговор, и исподтишка показал ему кулак, сделав при этом зверское лицо. Славка радостно улыбнулся и одарил меня очередным изречением: «Различным образом испытывай нрав друзей, особенно же смотри, каков кто во гневе», — добавив, что это сказал древнегреческий поэт Феогнид из Мегары, в VI веке до нашей эры.

— Иди ты со своими греками куда подальше! — безнадежно пробормотал я.

— Не паникуй, старик! — ласково сказал Славка. — Я разнообразен. «Есть люди, от которых нельзя ожидать, что, надев один сапог, они обязательно наденут и второй». Это сказал Фридрих Геббель, несомненно провидя мое появление на свет божий.

Славка доказал справедливость этого суждения тем, что опять долго обходился без цитат. С этой минуты на пленке отчетливо звучат голоса спорящих, в том числе и Славки.

Роберт во всем этом разговоре выполнял роль мальчика для битья, и мне это было неприятно. Человек он посторонний, впервые появился у меня в доме и вот теперь почему-то выдает на-гора один обывательский штамп за другим, и все его считают глупцом. И ведь надо же — всего час назад я завидовал ему даже больше, чем всем остальным телепатам. «Мало того, — думал я тогда, — что он тесно связан с таким интересным, перспективным, романтическим делом, как парапсихология, так он еще и сам до того элегантен, до того ироничен и спокоен. Мне бы хоть чуточку этой выдержки, этого умения подать себя».

И вдруг Роберт, ступив на незнакомую почву, немедленно слинял и начал нести чепуху. Будто он эти свои шикарные очки снял вообще, и смотрел на все сквозь туман своих пятнадцати диоптрий с астигматизмом, и ничего не видел четко, а почему-то не хотел в этом признаться и повторял чьи-то чужие слова.

Но — кто знает? Может, это я вначале плохо рассмотрел Роберта сквозь романтический, загадочно мерцающий туман телепатии и не мог догадаться, что у него такие беззащитные, невидящие глаза.

По-настоящему, как я теперь понимаю, мне надо было бы думать не о Роберте, а о Володе. Уже и тогда можно было о многом задуматься. Почему он вдруг совершенно прекратил опыты с Барри? Почему он так явно избегает говорить о Барри? Ни со мной, ни с теми учеными, которые ко мне приходили, ни с телепатами Володя и слова не сказал о результатах первых опытов с Барри. А ведь у нас с ним и так экспериментального материала кот наплакал… Вот именно, кот наплакал. Впрочем, до истины я бы наверняка не додумался, а скорее решил бы, что Володя на меня обиделся за дурацкую шутку на лестнице. Но я сам был слишком оглушен новыми впечатлениями, и на осмысливание у меня просто не хватало ни времени, ни сил. Да и какая разница! Ничего бы не изменилось, даже если б я и понял, в чем тут суть, а только я больше переживал бы попусту.

Ну ладно. Прокрутил я пленку еще разок и обнаружил, что все же можно разобрать не только Славкины афоризмы и мою ругань. Остальные вернулись к той же теме, несмотря на увещания Гали. То есть говорили в основном Иван Иванович и Виктор, а Володя и Галя слушали да помалкивали. И Роберт тоже как-то увял, все больше хмыкал. Да и отвечать-то было особенно нечего: Иван Иванович и Виктор делились опытом и материалом — сошлись родственные души, сразу друг друга поняли, и возражения Роберта их даже, наверное, не раздражали — они не такого наслушались. Говорили они вообще не для Роберта, а для себя.

— Когда кричат: «Человек — мера всех вещей! Все в человеке, все для человека!» — для того чтобы этим оправдывать бессмысленное, самоубийственное в конечном счете истребление всей жизни на планете, чтобы преспокойно вычеркивать из списка живых целые виды зверей и птиц, — это подлость и поповщина, как хотите! — говорил Иван Иванович, глухо покашливая. — Именно вот поповщина, и не всякая даже религия, а жестокое и лицемерное христианство в первую очередь. Ведь это еще в Евангелии от Матфея сказано: «Промысел божий среди всех других тварей имеет человека целью своей. Вы лучше многих малых птиц». А этот энергичный мерзавец Лютер выражался еще определеннее: «Мы господа не только над птицами, но и над всеми живыми тварями, и все вещи предоставлены в наше распоряжение и ради нас созданы». Вот и жили долгие века сообразно этим подлым установкам!