Сесилия Ахерн - Там, где ты

— Спасибо, Грегори, — произнесла я, перекатывая это слово во рту. Его вкус мне понравился. — Грегори, Грегори, — повторила я еще пару раз, и он заулыбался, радуясь каждому мгновению.

Я приняла его приглашение пообедать, и мы разобрались с тем, где находимся.

Обед едва не обернулся катастрофой. Проглоченной пищи для размышлений оказалось так много, что ее наверняка хватило бы на всю оставшуюся жизнь. Если кто-то из нас питал смешную надежду, что обед станет началом чего-то особенного — а мы, похоже, оба на это рассчитывали, — к моменту, когда мы встали из-за стола, и мне и ему пришлось спуститься с небес на землю. Или на ту самую острую как бритва траву, по которой Грегори предстояло пройти. Я была воительницей Скатах, мое сердце так и осталось там, на моем далеком острове, и добраться до него было слишком трудно. С годами я не изменилась к лучшему.

С тех пор я никогда, ни на день, не снимала часы с руки. Иногда они падали, но такое случается с каждым. И я возвращала их на положенное место. То есть знала, что это и есть их место. Часы символизировали жуть как много всего. Положительным итогом нашего «поучительного обеда» стало то, что мы снова ощутили неразрывность связывающих нас уз. Словно между нами была натянута невидимая пуповина, питающая нас, позволяющая расти и дарить друг другу жизнь.

Но неизбежным образом проявилась и вторая сторона медали: в любой момент каждый из нас мог дернуть за эту пуповину, или перекрутить ее, или завязать узлом, даже не задумавшись, что тем самым медленно лишает воздуха того, кто находится на другом конце.

На расстоянии все выглядело великолепно, а вот вблизи… Вблизи все оказывалось совсем не так. Мы не смогли справиться со временем: оно меняло нас, ежегодно покрывало новым защитным слоем, с каждым днем добавляло что-то новое, и с этим ничего нельзя было поделать. К несчастью и для меня, и для Грегори, с годами я, несомненно, утратила нечто весьма значимое.

Бобби осторожно закрыл за нами двери бюро находок, как будто опасался стуком нарушить спокойствие продавцов на рынке. Вначале я подозревала, что это очередная его ужимка, а затем с нарастающей паникой начала осознавать, что дело не в этом. Бобби отпустил мою вспотевшую руку, ни слова не говоря, направился в смежную комнату и снова закрыл за собой дверь. Его тень прорывалась сквозь щели в двери, когда он попадал в полосу света, и я догадалась, что он яростно ищет что-то: передвигает ящики, громоздит одна на другую коробки на полу, звенит посудой, то есть производит всевозможные звуки, каждый из которых добавлял к моей теории заговора очередную версию. В конце концов я оторвала взгляд от двери и присмотрелась к комнате.

Передо мной от пола до потолка высились полки из ореха, как в старых бакалейных магазинах, прекративших свое существование много десятков лет назад. На них громоздились корзины. Некоторые были заполнены до краев всякой всячиной: рулонами скотча, перчатками, ручками, маркерами, зажигалками. Из других едва не вываливались носки и торчали таблички с надписью от руки, гордо извещающей, что можно приобрести полные пары. В центре помещения сгрудились десятки кронштейнов с развешанной на них одеждой, причем мужские и женские вещи были разделены и разобраны по расцветкам, стилю и времени изготовления — возле них висели надписи «пятидесятые», «шестидесятые», «семидесятые» и так далее. Здесь имелись костюмы, повседневные наряды и свадебные платья (интересно, кто способен потерять свадебное платье?). На противоположной стене под расставленными книгами помещалась витрина с ювелирными украшениями: застежки от серег, по одной сережке из разных пар, а также несколько парных, которые Бобби объединил, не обращая внимания на то, что они не совсем одинаковые.

В комнате стоял затхлый дух, ведь все вещи принадлежали к категории секонд-хенд — бывшие в употреблении, каждая с собственной историей. Тоненькие маечки приобрели несвойственную им плотность, покрывшись несколькими слоями времени. Атмосфера разительно отличалась от той, что царит в магазинах со сверкающе новыми вещами. Тут было не найти ничего чистого до скрипа, юного, невинного и готового учиться жизни. Отсутствовали нечитаные книги, неношеные шляпы, ручки, которыми никто еще не писал. Перчатки когда-то сжимали руку человека, которого любил их владелец, туфли успели покрыть большие расстояния, шарфы обвивали шеи и плечи, зонтики защищали от дождя и солнца. Эти вещи многое знали, им было известно, для чего они предназначены. У них имелся жизненный опыт, и они лежали в корзинах и на полках или висели на вешалках, полностью готовые передать свои знания тому, кто их выберет. Как и большинство здешних жителей, эти предметы успели ощутить вкус жизни, а затем наблюдали, как она ускользает прочь. И как большинство местных, они терпеливо ждали момента, когда смогут снова начать жить.