Григорий Ряжский - Дом образцового содержания

– Я слушаю тебя, Сара.

Та словно очнулась:

– Борис Семеныч, я… я… не думала, что вы против будете. Я не хотела… Я думала, вам женщина нужна любящая, чтобы одиноко не было. И… – руки у нее мелко задрожали, и она попыталась унять дрожь, сунув их под себя, – и решилась, вот… Вам жениться на мне не надо, Борис Семеныч, я и так могу. Без всего… Я к вам ко всем привыкла просто и подумала, что вы тоже ко мне. И что так всем нам спокойней будет и лучше. И Виленьке. Вот…

– Понятно, – недрогнувшим голосом отреагировал Мирский. – Теперь по крайней мере понятно… – он с интересом посмотрел на Сару и покачал головой. – И ты, стало быть, подумала, я тут же запрыгаю от радости в результате твоей женской щедрости и приглашу тебя к себе в постель, да? – Сара не отвечала, она только сжалась в предчувствии чего-то нехорошего для себя. А Борис Семеныч продолжал так же внятно излагать взгляд на вещи. – Скорей всего, ты рассматриваешь себя в качестве подарка для любого мужчины. Так? – Она снова не ответила, лишь пару раз вздрогнула. – А ты не задумывалась, дорогая моя, что, возможно, не всякому мужчине ты сможешь составить трепетное счастье иметь тебя в роли близкой подруги? И тем более в качестве жены. Такое тебе в голову не приходило? – Сара уставилась в щербатую точку на паркете и, не поднимая головы, неотрывно продолжала в нее смотреть. – И еще… – он вздохнул и подтянул одеяло повыше, ближе к шее, – ты полагаешь, это нормально, когда женщина разрешает мужчине вступить с ней в близкие отношения только потому, что она так решила? Самолично прикинула и сама же назначила. И ты не допускаешь при этом мысли о том, что тем самым ты, быть может, унижаешь этого мужчину, которого самим фактом принудительного разрешения ставишь в постыдное положение? А? Тем более, когда тебе прекрасно известно, что он к тому же разведен не по собственному желанию, а по чужой прихоти и единоличному решению. – Сара продолжала исследовать глазами неровную паркетную ямку и мелко-мелко вздрагивать. Мирский, видя такое дело, решил, что достаточно. Первое раздражение, возникшее в ту секунду, когда он понял, в чем дело, уже исчезло, и он решил мягко завершить ночной выговор прислуге. И уже гораздо дружелюбней сказал, подводя итоги спаленного визита: – Ты умная и милая девушка, Сара, почти зрелая женщина. И мама твоя хороший человек, она меня, можно сказать, растила до юных лет. Обе вы для нас люди далеко не чужие, сама знаешь. И поэтому я особенно не хочу, чтобы ты совершала глупости и любые другие необдуманные шаги. Я к тебе и относился хорошо, и впредь собираюсь так же относиться. Считай, никакого разговора у нас не было, ты ко мне не приходила, а мне, дяде Боре, все это приснилось, – он улыбнулся. – Ладно, Сар? – Она всхлипнула, но не ответила. – А когда у меня в жизни появится женщина, то я тебя первой с ней и познакомлю. Договорились?

Сара поднялась, не глядя на Мирского, оправила халат и едва заметно качнула головой, выражая и знак согласия, и одновременно признавая глупость свою и вину. Затем быстро прошла к двери и осторожно прикрыла ее за собой. Мирский вздохнул, потер нос верхней губой, выключил свет и, закрыв глаза, снова сунул под щеку кулак. Уже засыпая, в последний момент подумал, что матери об этом говорить не станет, пусть это будет в их жизни то малое, о чем ей знать не следует.

Вернувшись к себе, Сара так и не смогла в эту ночь уснуть. Лежала, не снимая халата, думая про то, почему вокруг них с мамой так несправедливо устроена жизнь. Мало того что сама – дочь неизвестного родителя, но и даром, оказывается, она тоже может быть кому-то ненужной. И даже если предлагает себя так, а не иначе, ничего не требуя взамен, ни теперь, ни потом.

И уже под самое утро, когда рассвет набрал достаточно силы и слабый свет, пробивший кухню насквозь, постепенно, через застекленную дверную фрамугу стал перетекать в Саркину каморку, заполняя сначала верх, у протечного потолка, затем опускаясь ниже, ближе к кроватной спинке, и уже далее вплотную подступив к широко раскрытым глазам, она решила, что это была последняя в ее жизни неудачная попытка соединения не по взаимной любви, а лишь по согласию и уму.

Провалиться обратно в темноту удалось на час, не больше – так, чтобы подняться ко времени ухода хозяина на службу. Сон, что навалился вместе с темнотой, был удивительный и страшный. Удивительный, потому что когда она снова погладила щеку спящего Борис Семеныча, то почему-то не обнаружила там теплой колкой щетины. Вместо нее было гладкое, прохладное и неживое. От неживого этого руку она обратно отдернуть успела, но времени рассмотреть то самое, до чего дотронулась, не хватило. Человек, что спал, открыл один глаз – другой, так и оставался прижат подушкой – и сказал: