Антония Байетт - Призраки и художники [сборник]

Дома она просто села и сидела. Ее колотила дрожь, щеки полыхали, в глазах стояли слезы. Вот сейчас, сейчас она возьмет себя в руки, примет душ, вымоет голову — избавится от этих жутких начесанных кудряшек, превратит их обратно в жалкие крысиные хвостики. Неожиданно пришел муж. Она его не ждала, она давно перестала его ждать, зряшное это занятие, ибо его передвижения были непредсказуемы и необъяснимы. Он заглянул в комнату: крупный, вполне бодрый, лишь для вида утомленный работой. Она смотрела на него молча. И он ее, против обыкновения, увидел.

— Ты как-то иначе выглядишь. А-а, укладку сделала! Мне нравится. Чудесно, чудесно. Прямо двадцать лет сбросила. Надо почаще в парикмахерскую ходить.

А потом он подошел и поцеловал ее в стриженый затылок — внизу, у самой шеи, как когда-то.

В 1947 году Матисс написал Le Silence habité des maisons , то есть "Молчание, обитающее в домах". В своей книге о художнике сэр Лоуренс Гоуинг поместил репродукцию этой картины, правда очень маленькую, черно-белую. За прямоугольным столом, расположившись по сторонам одного угла, сидят близко двое: возможно, мать — она задумчиво положила подбородок на руку, локтем опирается на стол — и, возможно, ее сын — или дочь? — листает огромную белую книгу, выгиб страниц которой вторит изгибу детского предплечья. На переднем плане ваза с цветами, на заднем — окно, разделенное рамой на шесть квадратов, за окном — кущи деревьев, и не светит ли солнце? Лица людей на картине — простые белые овалы, без каких бы то ни было черт. В левом верхнем углу полотна, вровень с верхом оконной рамы, над кирпичною кладкой, — некий белесый, мелом начертанный контур, так рисуют дети круг на стебле. Жаль, что репродукция в книге Гоуинга не цветная, но ведь можно, существует такой соблазн — вообразить роскошные цвета, какие, по мнению Гоуинга, "в столь невообразимых сочетаниях доступны лишь великим художникам в старости". Поздние картины Матисса, пишет Гоуинг, насыщены необыкновенной жизненной силой: "Матисс в конце концов спокойно и непринужденно заставляет служить искусству самый неистовый порыв". Репродукция в книге Гоуинга — крошечный темный прямоугольник, напоенный сдержанными, приглушенными оттенками серого: тут есть угольно-серый, и серый как сланец, и бледно-серый, как мягкий растушеванный карандаш. И на месте серого можно вообразить что-то огненное — кармин или киноварь; или пульсирующую иссиня-черную темноту; или, может быть, золото с зеленью (за окном). Темноту ребенка на картине можно представить черной по черному, черной по синему или синей по какому-то красному. Только книга — белая. И что же за неведомый тотем взирает на них с шестка?…

В доме номер 49 по улице Альма-роуд царит молчание, но не столько обитающее , сколько обитаемое : не звучат голоса людей, но есть звуки — иные настойчивы и пронизывают весь дом. Впрочем, приспособленное к ним ухо вполне может принять их за шумовой фон молчания. Ритмично плюхает белье в барабане стиральной машины: мокрая масса вертится в одну сторону, замирает, машина чуть посипит и запускает вращение в другую сторону, с легким призвуком шлифовального камня. Привычный к обитанию средь подобного шума человек загодя готов к звукам отжима, и ему нипочем, когда машина завизжит и станет отбивать барабанную дробь ножками о кафельный пол.

Тут же грохочет сушилка. Она уже старая, графитовые щетки мотора износились, медленно вращается, бухает и скрипит барабан. Комок белья внутри проворачивается, падает с глухим стуком, поднимается, проворачивается и снова глухо шмякает. Рукава и чулки переплетаются с тоненькими лямками комбинаций, бретельками бюстгальтеров, скручиваются в жгуты и шары; чуткое ухо по стуку отличит ткань и объем закладки.

Утро в разгаре; в гостиной сам для себя бурчит телевизор, никто его не смотрит. Бурчит негромко, в доме есть правило: сильно не шуметь. В телевизоре пошумливают женщины-ведущие детских телепрограмм, нарочито задорно и жизнерадостно щебечут, регулярно чем-нибудь восторгаются; там же ворчит, гогочет и пронзительно пищит целая орда меховых кукол: косоглазый мордастый стог сена цвета фуксии, синяя песчанка с завитым хвостом да свернувшаяся в клубок почти неподвижная изумрудная змея с хлопающими ресницами и трепещущим языком ярко-красного цвета, в какой красят почтовые ящики. В четко отмеренное время щебет ведущей, хрюканье и кваканье кукол прерываются музыкальными вставками, чем-то даже напоминающими цикл раскрутки барабана стиральной машины: звучит барабанная дробь, вступают деревянные духовые, рассыпается перкуссия — та-та-та-та́, — словно знаки препинания в тексте. А в конце этой музычки вылетает на отсутствующего зрителя сплошной розовый экран с яростно-зеленым логотипом телекомпании "ТН-ТВ".