Амели Нотомб - Биография голода

Доехав до места, мы извлекли сестер из автомобиля. Они восторженно озирались – джунгли сильно отличались от привычного им фламандского ландшафта. Сестра Мари-Поль приняла их в свое распоряжение, как генерал новобранцев. Не обращая ни малейшего внимания на их габариты, она тотчас увела их, объявив, что служба будет нелегкой.

И – не чудо ли! – сестра Лис с сестрой Леен оказались подвижницами. Они справлялись с нечеловеческой работой и спасали жизнь сотням прокаженных. В лепрозории они остались навсегда и при этом не потеряли ни грамма.

По сравнению с Бангладеш соседняя Индия представлялась райской страной. После Дакки Бомбей казался Нью-Йорком, а Калькутта – Новым Орлеаном. Однако из-за индуизма бедность там выглядела еще более вопиющей, ее подчеркивала разница между высшими и низшими кастами. В Бангладеш, где господствовал умеренный ислам, процветало нищее равенство.

На всей земле только мы одни ездили в Калькутту, ближайший от границы индийский город, за едой. Как ни мало ее было в этом гиблом месте, нам и это казалось изобилием.

Поднимались мы и в Дарджилинг, покоривший меня своей сказочной красотой. Вообще Гималаи непреодолимо притягивали нас, недаром же каждый день за чаем мы смотрели на Эверест. И наконец однажды выбрались на неделю в Непал.

Мне страшно понравилась эта страна, где надо было ходить задрав голову и глядеть на грандиозные горные вершины. И совсем иное открывалось взорам на человеческом уровне.

Особенно поразил меня храм Живой Богини, ничего более впечатляющего я не видела в целом свете. Эта богиня – девочка, которую еще при рождении брахманы выбирают по сотне астрологических, кармических, социальных и прочих критериев. Дитя возводится в ранг божества и, так сказать, вмуровывается в храм. Девочка растет, не покидая трона, ее кормят разными яствами, украшают цветами, жрицы воздают ей всевозможные почести, но она не умеет ходить. Единственное, что ей дозволяется делать, это брать в руки священные предметы. Никто, кроме жриц-девственниц, не смеет поднять на нее глаза.

И только раз в год устраивается торжественная процессия, во время которой Живую Богиню проносят в огромном паланкине через весь город. Толпы народа глазеют на девочку, вопят и возносят молитвы. Для нее же это единственная возможность посмотреть на мир. В тот день ее без конца фотографируют. Вечером она возвращается в храм, и двери его закрываются до следующего года.

Так все идет до тех пор, пока ей не исполняется двенадцать лет. Как только она достигает этого возраста, ее перестают считать божеством и отправляют восвояси.

Разжиревшую, едва стоящую на ногах, давно оторванную от семьи девочку попросту вышвыривают вон. И никому нет дела до того, как бывшая богиня будет жить среди людей.

Снаружи к стене храма было приколото множество фотографий тогдашней Живой Богини, совсем маленькой и постарше, это были ex-voto. По ним можно было проследить, как год за годом крохотная девчушка превращается в этакого раздутого шелковичного червя. Здесь были и старые карточки, изображавшие предыдущих Живых Богинь, жуткая галерея девочек-бочек, которые доживали до двенадцати лет и исчезали. Трудно сказать, когда им жилось хуже: до или после этого срока.

Мне самой было двенадцать, когда я посетила храм Живой Богини. Сказать, что я была потрясена, значит ничего не сказать. Конечно, моя судьба ничуть не походила на судьбу несчастной непальской девочки, но в глубине души я чувствовала с ней какое-то родство.

Чутье подсказывало мне чуть ли не с младенчества, что, вырастая, мы на самом деле движемся к упадку, и на этом пути по убывающей есть свои болезненные вехи. В храме Живой Богини я воочию убедилась в том, о чем давно смутно догадывалась: в двенадцать лет для девочек начинается изгнание.

В голове у меня творилась смута. Новый голос окреп и мешал мне рассказывать. До сих пор этот внутренний монолог, в котором реальность сплеталась с фантазией, никогда не прекращался, он сопровождал каждую мою мысль, каждый жест. Теперь же в него постоянно вторгался новый голос, он признавал лишь рваный стиль и пресекал мои попытки связать концы с концами.

Все разваливалось на кусочки, превращалось в пазл, в котором недоставало все больше деталей. Если до сих пор мой мозг функционировал как машина, вырабатывающая из хаоса нечто цельное, то теперь он превратился в какую-то дробилку.

В Бирму мы перебрались, когда мне исполнилось тринадцать. Бирма – самая прекрасная страна в мире, и было очень обидно очутиться в ней в том возрасте, когда я не могла соответствовать ее уровню. Пятью годами раньше или позже я бы оценила эту красоту и насладилась ею в полной мере. Но в тринадцать лет мне ее было просто не переварить.