Юкио МИСИМА - ХРАМ НА РАССВЕТЕ

В двух шагах от площади перед станцией Сибуя проходила дорога, ведшая от подножия холма Догэндзака к кварталу Сёто, с закусочными, наскоро построенными вдоль нее на месте бывших пожарищ. Дорога имела вполне обычный вид. Уже в этот час здесь слонялись пьяницы, неоновые лампочки над головой напоминали стайку золотых рыбок.

«Если не поторопиться, ад вернется. Прямо сейчас все начнет гибнуть, если не поторопиться», — подумал Иманиси. Опасность, которой он только что избежал, которая перестала ему угрожать, вызвала на щеках румянец. И, не дожидаясь упреков со стороны госпожи Цубакихара, он уронил черный бюстгальтер на дорогу, на которую оседала душная влажность.

Иманиси был одержим навязчивой идеей, суть которой состояла в следующем: если гибель не коснется тела чуть раньше, то возобладают силы ада повседневной жизни, которая пожирает тело, если гибель не придет на день раньше, тебя на день больше будут терзать собственные фантазии. Может быть, то был неосознанный страх перед тем, что при жизни раскроется его несомненная заурядность.

В любом незначительном явлении Иманиси ловил признаки крушения мира. Если человек хочет предвидений, он их не пропустит.

Скорее бы революция! Иманиси не знал, чего он хочет — левой революции или правой. Хорошо, если бы революция привела его, жившего за счет фирмы отца, на гильотину. Но сколько бы он ни распространялся о собственном моральном уродстве, его беспокоило, как к этому отнесется толпа. А что, если они воспринимают это как покаяние?! Если придет тот день, когда на оживленной площади перед вокзалом установят гильотину и кровь зальет обыденность, может статься, и он благодаря смерти окажется в числе тех, «о ком помнят». Он содрогнулся, представив себя на грубо сколоченном помосте, построенном в торговом квартале, где висящие кругом флаги извещают о крупных летних распродажах, — на помосте, как на месте проведения лотереи, затянутом красной и белой материей, а на нож гильотины наклеен ярлык дешевой распродажи.

Госпожа Цубакихара потянула погруженного в свои мечты Иманиси за рукав, обращая его внимание на ворота гостиницы. Служанка, которая находилась в комнатке рядом с воротами, молча проводила их в комнату для свиданий. Они остались вдвоем, и тут душу все еще нервничавшего Иманиси тронул шум речушки.

Они заказали вареную курицу и сакэ, и, пока ждали еду, как всегда довольно долго, госпожа Цубакихара силой повела Иманиси к умывальнику, пустила воду и, стоя рядом, внимательно следила, как он мыл руки.

— Еще, еще, — повторяла она.

Иманиси, который сначала недоумевал, зачем его заставили мыть руки, по серьезному виду женщины понял, что виной тому подобранный черный бюстгальтер.

— Нет, мой лучше, — женщина, словно зациклившись, намылила Иманиси руки и, не обращая внимания на то, что в обшитом медью углу умывальника стоит оглушительный шум воды и брызги летят во все стороны, до конца отвернула кран. В конце концов руки у Иманиси просто заболели.

— Наверное, хватит.

— Нет. Вы что, собираетесь касаться меня этими руками? Касаться меня — значит касаться воспоминаний о сыне, которыми наполнено все мое тело. Касаться священных воспоминаний об Акио, касаться бога — и такими грязными руками… — Она поспешно отвернулась и прижала к глазам платок.

Иманиси, массируя руки, по которым била вода, повел взглядом в ее сторону. Если госпожа Цубакихара перешла к слезам, это означало уже «достаточно», и она готова принять то, что вызвало ее душевное волнение.

Вскоре, когда они уже пили сакэ, Иманиси произнес тоном избалованного ребенка:

— Я хочу скорее умереть.

— Я тоже, — присоединилась к нему женщина, у нее на белой, как бумага, коже от выпитого появился легкий румянец.

За раздвинутой перегородкой в соседней комнате поблескивала неровная поверхность голубого одеяла из шелка, и казалось, шелк дышит, здесь, на столе, разливался пунцовый цвет от расписанных раковин, украшавших жаровню, дававшую тепло, бормотала вода, кипевшая в глиняном горшке.

И Иманиси, и госпожа Цубакихара молча, не разговаривая, чего-то ждали. Скорее всего, одного и того же.

Госпожа Цубакихара приходила на эти тайные свидания украдкой от Макико и, опьяненная сознанием вины и ожиданием кары, мечтала, что вот сейчас сюда войдет Макико с острым красным карандашом. «Стих не слагается. Я буду смотреть на вас, попробуйте всем видом изобразить печаль. Я здесь именно для этого, Цубакихара».