Денис Гуцко - Домик в Армагеддоне

– Вы пока не говорите им ничего, Степан Ильич. Я выйду сейчас, сам с ними поговорю.

– Что вы, я не стал бы… Я просто за Фиму волнуюсь.

Священник отпил чаю.

Степан Ильич подумал – ему пора уходить. Встал, руку к дверной ручке потянул, но вдруг остановился.

– Батюшка, есть у вас секунда для меня? Вроде бы ничего пока не происходит… Можно мне… я недолго.

– Слушаю вас, – сказал отец Никифор. – Да вы присядьте.

Вернувшись в кресло, Степан Ильич пристроился на самом краешке – как будто для того, чтобы показать священнику: недолго, на секундочку. Внимательно, точно боялся оторвать взгляд от чего-то крайне важного, уставился в свои переплетённые на коленях пальцы.

– Позвольте… Конечно, грош цена моим суждениям… Мне бы молчать в тряпочку. Но, знаете… давно хочу вам кое-что рассказать… Ну вот втемяшилось. Столько раз в уме проговаривал… Я, перед тем как сюда, к Фиме, прийти, в Новочеркасский храм ездил, – от смущения он высоко задрал брови. – Молиться. И… Там каменная мостовая… Знаю, знаю, вам, конечно, лучше моего известно… стало быть… каменная мостовая, она вся в таких небольших островках асфальта. Видно, когда-то умники, какой-нибудь секретарь тогдашний райкома-обкома решил заасфальтировать мостовую. Ну, может, чтобы приглушить как-то… закатать, словом, решили… Толстый был слой асфальта, прямо видно. И вот, весь сошёл. Как снег. Одни пятна небольшие остались. Да вы видели! А ещё – не знаю, видели – за храмом памятник, то есть не сам памятник – его-то вы, конечно, видели… Серьёзный такой памятник, замечательный памятник. Расколу казачества посвящён. То есть – воссоединению. Суть не в этом. Я, когда у памятника постоял, пошёл вокруг. Так там сзади табличка металлическая, бронза, наверное. А на табличке имена разных больших людей и не очень больших: губернатора, мэра, казачьих разных чинов. И вот – я уже добрался, добрался – там в списке тех, кто содействовал установке памятника… Списочек такой в несколько строк – с упоминанием должностей, регалий… Было чьё-то имя среди казачьих чинов, разных там хорунжих, есаулов – было вначале, когда табличку делали, вешали, – а потом это имя спилили. Аккуратно так спилили, болгаркой. Ленточку поверх имени вырезали. Кто-то, стало быть, выпал из обоймы, его – фить, и спилили. Непригоден стал – и спилили. Понимаете? Я что хотел… Табличка та вроде как на века туда определена была. Понимаете? А вот изменилось что-то у них промеж себя, перетасовалось как-то, и – р-раз, болгаркой, срезали. И кто-то уже в вечность-то не проскочит. Понимаете? Я – да, да – я путано изъясняюсь. Я что хотел… сказать… Вот мостовая перед храмом – она сквозь асфальт проступила. А тут – просто так, болгаркой, и всё. Понимаете? То есть…

Подняв глаза, Степан Ильич встретил колкий взгляд священника.

Отец Никифор поднялся, показывая, что пора теперь, достаточно.

– Я, владыко… Извините, – Степан Ильич тоже встал, руками развёл. – Я просто за Фиму переживаю.

Выйдя от отца Никифора, Степан Ильич отправился по дому, искать своих детей. Ефима сейчас лучше не трогать. Он как открытая рана. Глянуть, как он там, и уйти.

Как закончится этот день? Не было бы какого-нибудь штурма нехорошего, грубости, дубинок, заломленных рук.

Надя приклеилась к Юле. Тянет Надюшу к беременной. Надя будет хорошей матерью. Он хорошим отцом не был. Даже Наде. Она тоже не много видела заботы отцовской. И на что, главное дело, отвлекался? Работа… Городская больница, конвейерная медицина… Родственники больных, стыдливо сующие купюры в кармашек халата или мрачно выкладывающие на стол. Ну да теперь-то…

В проходной комнате, где недавно толпились все собравшиеся в доме, осталось человек пять. Сидели молча, как одинокие транзитники на вокзале. Поезд задерживается, мысли катятся.

В верхней гостиной – ещё человек семь. Среди них друзья Ефима. Нет, они его не видели. Хотел один побыть. Где-то здесь, никто во двор не выходил. Нет, менты пока не лезут.

Степан Ильич пошёл вниз.

Надю высмотрел сквозь стеклянную дверь на галерее – стоят на балкончике с Юлей, беседуют.

Спустившись в холл, Степан Ильич заметил, что из-под двери, ведущей в гараж, сочится свет.

Вошёл в гараж – чуть не столкнулись лбами с Виктором Саенко.

– Ой, – сказал, посторонившись. – Извините. Вы Фиму не видели?

Что-то в глазах Саенко испугало Степана Ильича.

Рассмотрел его.

В одной руке тот на весу держал хоругвь, нижний край которой был обмотан вокруг древка. Алюминиевое древко, собранное из составных колен, за спиной Виктора опрокинуло открытую банку краски.