Василий Аксёнов - Малые святцы

Мама в ограде мусор вытаявший в ведро собирает — щепки, в основном, от дров — полно тех, щепок, накопилось с осени-то. После ими печку в подсобке протопит — зря не пропадут.

Я нарезаю на кубы железной лопатой в огородчике, под крышей дома, на северной, засолнечной, стороне, плотный снег, таскаю его в ледник.

Натаскав в ледник снегу и попив крепкого чаю, подался я в лес. Едва пробрался: вода ж везде — и в лужах на дороге, и под снегом; за вербами отправился.

Принёс вербы домой, налил в двухлитровую стеклянную банку воды, сунул в неё веточки, поставил на праздничный стол в зале банку.

Умилилась вербам мама.

Пахнут.

«Господи, Господи, дожили неужели».

Отец к ним так только — прислушался .

Пошёл в лес когда, встретил возле Куртюмки Данилу Коланжа, сына моего учителя по истории Артура Альбертовича Коланжа. Душевный человек. Проведать надо, не могу никак собраться. Давно уже его не видел. Потомок французского генерала, убежавшего в Россию от Наполеона, угодивший в сталинские времена из Риги в Ялань вот. Был он, Артур Альбертович, женат. Преподавала его жена у нас в школе немецкий язык. Латышка. А умерла она ещё в семидесятых, когда на флоте я служил. С тех пор вдовец Артур Альбертович. Живёт с сыном.

Данила уже тут, в Ялани, родился — яланский .

Блажной . По мосту через Куртюмку перешёл, на воду под мостом мельком глянул, идёт мне навстречу, в сапогах хромовых, в полушубке, в вязанной шапочке адидасовской. Разговаривает по мобильнику . Игрушка китайская. Трещит, музицирует, лопочет что-то по-китайски, телефон-то . Данила серьёзный, сосредоточенный — губы вытянул — к трубке, прижимает её к уху.

— Здравствуй, Данила, — говорю я.

Не отвечает на приветствие моё Данила — занят.

— С кем ты, — спрашиваю, — разговариваешь?

— По работе, — говорит Данила. На меня он и не смотрит.

— У-у, — говорю я. — А по какой?

— Толька умер, Катька умерла, — говорит Данила. — Я их предупреждал: не пейте много — умертвляет. И вот только что мне передали, твой отец умрёт, хоть не сейчас ещё, но скоро…

— Все мы умрём, — говорю я.

— По очереди, — говорит Данила. — Там строго.

Глаза у него добрые, по цвету — серые, а сейчас на улице-то — голубые. Борода русая, редкая. Сам он не бреется, отец его когда только побреет.

— А где ты был? — спрашиваю. — Куда ходил-то?

— На кладбище, — отвечает.

— А что там делал?

— Мама позвала.

— Зачем?

— По делу.

На меня так и не взглянул Данила, не удостоил. Домой направился. Жарко ему в полушубке, вспотел, но полушубок не расстёгивает. В телефон бормочет что-то.

Когда батарейка в его телефоне садится, мальчишки её ему заменяют. Данила, благодарный, щедро за это с ними расплачивается — ходит в ельник, серу колупает — ею, а когда нет с собой серы — стихи собственного сложения им, мальчишкам, с выражением на улице читает:

Или:

Пошли мы как-то, снег уж пробрасывал, помню, в начале октября, за полгода перед тем как меня на флот призвали на срочную службу, за брусникой на Камень. Я, Артур Альбертович и Гриша Мунгалов, остяк, а с нами и Данила — не с кем его отцу оставить было — в доме он и теперь один не остаётся. Собирал бруснику Данила в туясочик, на коленях ползал по брусничнику. Мало набрал тогда он, помню, съел её, ягоды-то, больше. Запозднились. Нодью Гриша соорудил, возле неё всю ночь мы и пробыли.

— А медведь зверь прыткий, — лёжа на пихтовом лапнике и вытянув к нодье ноги, сказал, помню, Гриша. Глаза у него, у Гриши, узкие, с хитринкой — охотник — как в прицел, на всех ими поглядывает. Сказал так и спрашивает тут же: — А ты, Альберт Артурович, — наоборот всегда того именовал, а тот его не поправлял уж, — евреев когда видел? Доводилось?

— Доводилось, — отвечал ему тогда Артур Альбертович. — Видел.

— Ох, и умные же они, слышал, — сказал тогда Гриша.

— Всякие бывают, — ответил ему Артур Альбертович. — И не очень умных встречать мне приходилось. В лагере.

— Учёные, — сказал Гриша. — И шибко в шахматы, слыхал, играют.

— Всякие бывают, — сказал Артур Альбертович. — Кеша Гольдман, был такой там, из Молдавии, так тот и грамоты не знал совсем. Притворялся, может, достоверно. Крестиком подписывался… получал когда посылку. Это потом уже, на поселении. А поначалу-то какие там посылки.