Яков Шехтер - Вокруг себя был никто

Я остановился и внимательно оглядел комнату. Дед вахтер незаметно присоединился к публике и сидел у самой двери, степенно оглаживая седую бороду. Ребята слушали, затаив дыхание. Откуда взялось в этом заброшенном городке столько веры и заинтересованности? Такое не возникает на пустом месте, значит, кто-то неплохо поработал и продолжает работать в Николаеве. Но кто? Неужели Мотл не знает? Поднять такую волну может только профессионал высочайшего уровня, как же он ускользнул от внимания Мотла?

Тут возможны два варианта: либо профессионал сумел укрыться даже от Мотла, а это значит – перед нами Мастер, возможно, тот самый, которого я ищу, либо Мотл все прекрасно знает и в сговоре с ним водит меня за нос. Хотя возможно и то, и другое вместе. Но вернемся к рассказу.

«Для чего я излагаю вам все эти сведения? А вот для чего: с высоты истории, рассматривая события давно минувших дней, нам часто кажется, будто на месте героев повествования мы бы повели себя совершенно по-иному. Ошибки кажутся очевидными, а ответы однозначными.

Но это далеко не так, чтобы понять, почему милитанты решились преступить законы Мастеров, нужно вдохнуть дым пожарищ, услышать стоны посаженых на кол, увидеть слезы мужей, на глазах у которых бесчестили жен и дочерей.

Козаки показались под городом, обложили, перекрыли все входы и выходы, и, протянув вкруг свои телеги, полезли на приступ. Но гарнизон встретил их залпами картечи, в головы козаков полетели горшки с золой и мешки с песком. Не одна буйная голова понурилась, уронив чуприну на сыру землю, многих недосчитались вечером в куренях. Козаки не любили иметь дело с крепостями, вести осаду было не по их части, то ли дело налететь лавой на перепуганных монахов или громить слободу.

– Ничего, паны-братья, мы отступим, – сказал кошевой, подавая сигнал к отходу. – Но будь я поганый татарин, а не христианин, если мы выпустим хоть одного из города! Пусть их все передохнут, собаки, с голоду!

Ватага отступила за телеги и принялась, от нечего делать, разорять окрестности. Горестно наблюдали с городских стен жители деревень, как вытаптывался почти созревший урожай пшеницы, как рубили плодовые деревья, взращенные трудом нескольких поколений, как жгли и разрушали дома. Уничтожалось все, решительно и хладнокровно.

Воевода пригласил к себе старейшин общины милитантов.

– Панове, пришло время настоящего служения. Сами видите: или вместе погибать под козацкими шашками, или битву выигрывать. Давайте решать, как одолеть бандитское скопище.

– Что раньше было, – отвечали старейшины, – теперь не годится. Слишком велики силы козацкие, слишком много куреней, не счесть командиров – всех не упакаешь. Дай, господин воевода, время обдумать.

– Думайте, – согласился воевода, – но знайте, времени у нас мало, можно сказать, совсем нет. В крепость съехались жители окрестных деревень, а провианта и воды в обрез, голод начнется через день-другой. Думайте быстрее, панове милитанты, и хорошо думайте.

Ночью вокруг города запылали костры, то кашевары варили кашу в огромных медных казанах. У горевших костров всю ночь стояла стража, но по козацкой обыкновенной беспечности караульные, вместо дозорной службы, коротали время в рассказах и болтовне. Кривые люльки чадили не переставая, рассказы были полны живою силой, так переплетавшей правду и вымысел, что лишь черт разберет, чи брешет козак, чи правду говорыть.

Часам к трем ночи рассказчики выбивались из сил, люльки гасли, и бритые головы с оселедцями сами собой валились на грудь. Легкой добычей могли стать сонные козаки, да некому было охотиться на них. Лишь несколько теней промелькнули незаметно в лунном блеске ночи и растворились меж телегами.

На следующее утро, как только рассеялся туман и мокрые от росы возы запорожцев озарило восходящее солнце, приказал воевода палить из пушек, установленных на городских стенах. Но козаки, немало пострадавшие в боях от картечи и ядер, с самого начала расположили свои телеги вне досягаемости крепостных пушек. Ядра взрывали землю перед запорожским станом, а горячая картечь, словно манна небесная, усеивала блестящими горошинами зеленый луг между стенами города и бортами телег.

Спустя час запорожцы выяснили мертвые зоны обстрела и принялись за обычное для тех времен молодечество: зубастые на слова козаки выезжали перед стенами, в те места, где не могли угодить по ним из пушек и ружей, и крепко заедались с ляхами едкими словами, рассчитывая разъярить шляхетную спесь и выманить вражину за ворота. Изгалялись кто во что горазд, но выделялся средь них Жила Голощапов, здоровенный, точно вол и горластый, как разбуженный медведь.