Александр Костюнин - Двор на Тринадцатом

– Тьфу, ёпт! – Игорон сквозь зубы зло сплюнул на пол.

– А как другие?..

– Вот пусть другие и горбатятся.

– Стыдно людям в глаза смотреть из-за тебя.

– Кто тут «люди»?! «Дружба!..» Сам шестерил у Кочкаря. Ссыкун…

Я понял: разговор бесполезный…

Первое время он всё одалживал у меня. Но сколько можно?.. Я ему напрямик:

– Встанешь передо мной на колени, будешь упрашивать, что «с голоду умираю», скажу: «Садись, ешь». Но денег наличных больше не дам.

У меня перестал просить, а Любаша медсестрой работала, сама вечно на подсосе, выручала младшего брата. Там «зелёненькую», тут «синенькую» выкроит.

Проходит полгода, сестра приезжает ко мне:

– Игоря забрали…

Что случилось? Да то же самое… В шалмане с бичами пристали к мужику. Дали по ушам, забрали что-то из вещей. У Игоря нашли перчатки. Прихватил, видимо, до кучи.

Я ходил к нему на свиданку, спрашиваю:

– Как теперь?..

– Спок! Всё в ажуре…

Лишь посмеивался:

– Что мне будет за перчатки?

Из ребят нашего двора «сидели» только он и Сикося. Все остальные парни достойные, порядочные. Засранцев не было. Каждый к чему-то стремился, хотел в жизни чего-то достичь. Не обязательно высоких постов. Саня окончил военное училище, стал вертолётчиком. Гера в строительном техникуме преподает: первый человек, душа компании и лучший Дед Мороз на всю Тринагу. Витяня – дальнобойщик на камазе, всю страну исколесил.

Неприятно говорить о тёмных родимых пятнах… Но они есть.

Игорь с малолетства во дворе тянулся только к Сикосе, впитывал законы уголовного мира: «Кто сильней, тот и прав», «ЧЧВ: человек человеку – волк», «Не верь! Не бойся! Не проси!». Весь расписной, в татуировках, Сикося бахвалился, выставляя напоказ металлические фиксы, травил бравые уголовные байки – слушать противно. А у Игорюши глаза блестят. Наблатыкался от него воровского жаргона. Романтика! Что ты… Они с Сикосей даже внешне стали походить друг на дружку: те же сутулые настороженные лопатки, будто спиной глядят; та же вечная кривая ухмылка; те же холодные глаза, за которыми чёрная, омертвелая душа. Я заметил: все уголовники чем-то неуловимо похожи. Им точно одно клеймо ставят.

Любу спрашиваю:

– Зачем помогаешь? Его не переделать.

– Как не помогать? Он брат. Бог даст, образумится. А то, что вор… Господь учил: «Не нужно собирать богатств на земле, …где воры подкапывают и крадут. Надо собирать сокровища на небе». Воры – слуги Господни. Они нам правильный выбор помогают сделать. Без них никак!

Хоть стой, хоть падай! Вроде, толковая баба… Если бы Игорон только воровал… Разбой – преступление против человека… У него ничего святого не осталось.

Разрешают свидание…

Не пойду! Толковал с ним не раз. Не слушает. Ухмыляется.

Я и на суд не пошёл. Люба плакала: «Когда прокурор объявил срок четыре года, у него и слёзы потекли». Досмеялся храбрец! Огрёб целиком. Теперь об амнистии можно не мечтать. Статья тяжёлая, повторная. Рецидив.

Выбор есть у каждого. Мы сами избираем свой путь.

Вот пусть и мыкается… один.

…Время шло. День за днём.

Судьбину брата, его непутёвую, неудобную мне жизнь я мысленно пытался отрезать от своей. Силился навсегда вычеркнуть его из памяти, души, судьбы.

Стереть.

Забыть.

Не получалось…

Словно горемычная часть меня самого бродила где-то неприкаянно. Страдала. Сносила боль, унижение, голод-холод, страх, разлуку, потерянность, одиночество. Я места себе не находил… Весь измучился. Высох.

В субботний вечер я собрал для брата новые шерстяные носки из овечьей шерсти, связанные ещё матерью, свой тёплый мохеровый шарф, десять пачек «Беломора», чай со слоном и, облегчённо вдыхая полной грудью морозный воздух, зашагал по заснеженным улицам на ночной поезд…