Александр Костюнин - Двор на Тринадцатом

На правах завоевателя я оголил ей грудь и никак не мог натрогаться соском. Лиза тихонько заскулила и вдруг!.. прижала гладкую тёплую ладонь к моему оголённому дрожащему животу и заскользила по нему вниз…

…Весь следующий день я украдкой бросал на Лизу пытливые взгляды. В её глазах вспыхивали ответные бесинки. Теперь мы связаны общей тайной навек…

Я ходил, не видя, не слыша никого.

Младший брат Игорь недоумевал, «чему я весь день так дурацки лыблюсь».

На вокзале мать безутешно всхлипывала, будто на войну провожала. Пьяненький отец просил, как приеду, сразу отписать. Отец Кочкаря сунул в карман «чирик» – «на всякий пожарный». Мы с Лизой вкусно целовались на глазах у всех.

В душе что-то заскребло, когда встретился взглядом с Женькой. Она тенью стояла в стороне.

Капитан воздушно-десантных войск скомандовал:

– По вагонам!

Я с трудом оторвался от сладких Лизиных губ, чмокнул в щёчку мать и запрыгнул в тёмный душный вагон.

Впервые невольно подумал: а у отца с матерью любовь?.. Наверное, да. Во всяком случае, мать отчаянно ревновала. Всякий раз, когда отец непроизвольно икал, она с горечью упрекала: «Вот! Опять какая-нибудь лярва вспоминает!».

Своё первое письмо Лизе отправил ещё с дороги…

Ответ получил через неделю: конверт «Авиа», на обратной стороне по точкам индекса жирно выведено « ПИШИ». Спокойно прочитать это священное послание смог только ночью, в туалете. Строчки прыгали, никак не выстраиваясь в связный текст. Уяснил главное: тоже любит. Сильно. И скучает. Второе письмо пришло через день. В уставное «личное время» накатал страстный ответ.

Ротного почтальона ждал, как родного, летел навстречу, едва заслышав: «Письма!». Силился угодить ему со всех сторон, понимая, что излишне навязчиво заглядываю в глаза. Перебирал вместе с другими стопку разноцветных посланий. Желанного письма так и не нашёл… Страждущие руки солдат тянулись за бумажным кусочком счастья. (В этот момент я их всех почти ненавидел.) Решил, что конверт наверняка в спешке пропустил. Дождался, когда всю корреспонденцию разберут. Нет ничего… От родителей, от Геры, Сани из Североморска – не в счёт. Ждал два дня и две ночи… Сорок восемь часов… После отбоя, казалось, не шариковой ручкой – оголёнными нервами, кровью своей, – написал ей несколько обидных колючих строк.

Письмецо от Лизы получил лишь через три дня. Писала, что всё хорошо, была занята, любит.

Как не свихнулся?..

Возможно, для «закипания» мозг должен сначала осмыслить случившееся и только потом перегреться. Достаточно каких-нибудь пятнадцати минут. А их-то как раз мне никто и не дал. Сразу после карантина направили в «учебку» и началось: укладка парашюта до мелькания строп, купола… до «белых зайчиков»; наряды по кухне; марш-броски, полоса препятствий, стрельба из автомата, прыжки с парашютом. Мы спали по три-четыре часа в сутки.

Это и спасло…

А тринадцатого сентября в весёлом розовом конверте от матери сухая весть: Лиза вышла замуж за моремана из Мурманска. Мать написала об этом в череде прочих домашних новостей.

Не удивился. Даже ждал…

После «учебки» я вернулся в часть младшим сержантом, стрелком-радистом.

Вернулся другим…

Через год на погонах добавилась третья лычка, а потом присвоили звание «старший сержан», назначили командиром отделения. За удачное десантирование с техникой, «умелое командование вверенным подразделением» объявили благодарность по полку. Мужчиной я стал не тогда, с Лизой…

Настоящего мужчину из меня сделала Армия.

Я несколько раз принимался писать Жене… бросал. И она молчала. Гера сообщил: «Женю вижу редко. Ни с кем не ходит, на танцах не бывает. Тебя ждёт».

Простила… Ждёт!

Я глотал эти буквы ночью в каптёрке «начкара».

Дурень! Пять минут не мог подождать её, а она готова ждать всю жизнь…

Непроизвольно втянул голову в плечи, съёжился весь, закрыл ладонями глаза, задержал дыхание. Если б только мог… разорвал бы сейчас время, полетел через все леса, сотни километров… к ней.

Хочу, чтобы всё-всё вернулось назад! Туда… обратно… в клуб… на тот первый медленный танец…

Всё ещё можно исправить.

Белая эмалированная кружка с чёрным гнутым ободком, ленивая пилотка, щедрый укрой белого хлеба с маслом, «пирамида» с автоматами стали растворяться…

ОНА!..

Её добрые глаза. Заразительный переливчатый смех, длинные локоны цвета льна, рот, пахнувший карамельками.