Чигози Обиома - Рыбаки

Он указал вперед и тут же завертел головой по сторонам, словно услышал то, чего не слышали мы.

Все яркие детали погрома, все запахи, сопровождавшие его, наполнили меня настоящим страхом смерти. Мы уже приблизились к повороту, когда Икенна закричал:

— Нет-нет, стойте! Нельзя нам идти по магистрали, на ней опасно.

Тогда мы снова пересекли улицу, вышли к крупному торговому ряду, обрамленному лавками, которые были закрыты все до одной. В одной из них дверь была выбита, и на петлях опасно болтались куски сломанных досок, утканные гвоздями. Нам пришлось остановиться где-то между закрытым баром, возле которого громоздились одна на другой ящики с пивом, и фургоном, обклеенным плакатами с рекламой: «Стар Лагер», «33», «Гиннесс»… Откуда-то раздался громкий крик о помощи на йоруба. Из одного магазина выбежал человек и устремился к дороге, ведущей в школу. И без того осязаемый страх сделался еще сильнее.

Миновав свалку, мы вышли на какую-то улицу и увидели горящий дом. На веранде лежал труп мужчины. Икенна поспешил укрыться за пылающим домом, и мы, дрожа, последовали его примеру. Это был первый раз, когда я — да, наверное, и мои братья тоже, — увидел мертвеца. Сердце ускорило бег, и я вдруг ощутил, как у меня теплеет между ног и с форменных шортиков что-то капает. Опустив глаза, я понял, что обмочился, и, дрожа, смотрел, как падают на землю последние капли. Мимо прошла толпа людей, вооруженных дубинками и мачете. На ходу они озирались по сторонам и скандировали:

— Смерть Бабангиде, власть — Абиоле!

И пока эти люди не скрылись из виду, мы с братьями сидели на корточках, точно лягушки, и хранили молчание камней. Наконец мы отползли за один дом и нашли там фургон, припаркованный у заднего двора. Дверь с водительской стороны была открыта, и внутри лежал мертвец.

По одежде — длинному и широкому сенегальскому наряду — мы распознали в покойнике северянина. Северян приверженцы М.К.О. преследовали в первую очередь: они использовали беспорядки для разборок между западом — откуда был родом Абиола — и севером, родиной генерала Бабангиды, военного диктатора.

Внезапно Икенна — и откуда у него только взялась такая сила? — выбросил мертвеца из кабины. Мертвец упал с глухим стуком, и на землю из ран на лице брызнула кровь Я вскрикнул и заплакал.

— Тихо, Бен! — зарычал на меня Боджа, но я не мог остановиться: мне было очень страшно.

Икенна забрался на водительское место, Боджа сел рядом с ним. Мы с Обембе — позади, на пассажирских сиденьях.

— Поехали, — сказал Икенна. — К папе на работу. Быстрее, закрывайте двери! — прикрикнул он. Затем повернул ключ зажигания в замке под крупным рулем, и двигатель, протяжно застонав, ожил и заревел.

— Ике, ты водить умеешь? — дрожа, спросил Обембе.

— Да, — ответил Икенна. — Папа недавно научил.

Он дал газу, машина сделала рывок назад встала. Мотор заглох. Икенна хотел снова завести его, но тут мы расслышали неподалеку выстрелы и замерли.

— Икенна, пожалуйста, едем, — простонал Обембе, плача и нетерпеливо хлопая в ладоши. — Ты увел нас из школы, а теперь что? Мы умрем?

В тот день Акуре был опален: кругом горели костры и машины. Мы уже добрались до Ошинле-стрит — на востоке города, — когда мимо промчался военный фургон, полный вооруженных до зубов солдат. Один из них заметил, что у нас за рулем — мальчишка, похлопал товарища по плечу и указал в нашу сторону, однако их машина не остановилась. Икенна вел ровно, повышая передачу, лишь когда похожая на часовую красная стрелка тахометра приближалась к более крупной отметке. Так водил и наш отец, отвозя нас в школу, а Икенна всегда сидел рядом с ним на переднем сиденье. Мы приблизились к нужной дороге, стараясь держаться обочины, и вот наконец Боджа прочитал на одном из дорожных указателей: «Олуватуйи-стрит», а снизу был еще один, поменьше: «Центральный банк Нигерии». Мы поняли, что опасность миновала, и мы выжили в волнениях 1993 года, когда в Акуре погибло больше сотни человек. 12 июня навсегда вошло в историю Нигерии. Каждый год с приближением этой даты казалось, будто в город с порывами северного ветра приходит отряд из тысячи невидимых хирургов, вооруженных скальпелями, трепанами, иглами и необычными обезболивающими. С наступлением ночи они принимались за безумную лоботомию душ, делая быстрые и безболезненные надрезы, а с рассветом исчезая — пока не проявились эффекты операций. Люди пробуждались, дрожа всем телом, исполненные тревоги; их сердца пульсировали в страхе, головы тяжелели от воспоминаний об утрате, из глаз лились слезы, губы шевелились в немых молитвах. Горожане становились похожи на размытые карандашные рисунки в помятом детском альбоме, которые ждут, когда по ним пройдутся ластиком. Мрачный город уходил в себя, сжимался, точно испуганная улитка. С первыми лучами бледного рассветного солнца северяне покидали Акуре, магазины закрывались, церкви собирали прихожан на молебны о мире, а хрупкий старик, в которого часто на этот месяц превращался Акуре, ждал, когда же злополучный день пройдет.