Чигози Обиома - Рыбаки

Мать была сокольником.

Стояла на холме и наблюдала за детьми, стремясь оградить их от всего, что казалось ей злом. В закромах ее разума хранились копии наших умов, так что она запросто могла учуять неприятности еще в самом зародыше, подобно тому, как моряки чуют нарождающийся шторм. Еще до того, как отец уехал из Акуре, она то и дело подслушивала за дверью, пытаясь уловить обрывки наших разговоров. Бывало, соберемся мы с братьями в одной комнате, и кто-то один обязательно подкрадется к двери, чтобы проверить, нет ли по ту сторону матери. Если что, мы распахивали дверь — и ловили ее с поличным. Но как хороший сокольник она прекрасно знала нас, своих птенцов, и потому часто успешно за нами шпионила. Она, может, намного раньше поняла, что с Икенной что-то не так, но уж когда он уничтожил календарь М.К.О., почуяла, увидела, ощутила и убедилась: ее старший сын претерпевает метаморфозу. И именно в попытке выяснить, с чего все началось, мать уговорами вынудила Обембе раскрыть подробности той встречи с Абулу.

И хотя Обембе умолчал о том, что было после ухода Абулу, то есть о том, как он, Обембе, рассказал нам, что говорил Абулу, когда над нами пролетал самолет, мать все же охватила чудовищная тревога. Мать то и дело перебивала Обембе, судорожно причитая: «Боже мой, Боже мой», а когда он закончил, встала — кусая губы и заламывая руки. Было видно, что беспокойство съедает ее изнутри. Дрожа всем телом, словно простуженная, мать, не сказав больше ни слова, вышла из комнаты, а мы с Обембе остались гадать: что с нами сделают братья, если узнают, что мы разболтали наш секрет? И почти тут же мы услышали, как она пеняет им, почему они сразу не рассказали о случившемся. Не успела она выйти из их спальни, как к нам ворвался разгневанный Икенна, желая знать, какой придурок растрепал матери о встрече с Абулу. Обембе стал оправдываться: это мать заставила его во всем признаться; говорил он нарочно громко — чтобы мать слышала и вмешалась. Она и услышала. Пришлось Икенне оставить нас в покое, однако он пообещал наказать нас позже.

Примерно час спустя, немного оправившись, мать собрала нас в гостиной. Она повязала на голову традиционный платок, узел которого свисал с затылка, подобно птичьему хвосту. Это означало, что мать только что молилась.

— Отправляясь на ручей, — заговорила она хриплым надтреснутым голосом, — я беру с собой уду . Наклоняюсь к воде и не разогнусь, пока не наполню сосуд. Затем иду обратно… — Тут Икенна широко и громко зевнул. Мать сделала паузу, пристально посмотрела на него и продолжила: — …иду обратно, к себе домой. Там я опускаю кувшин на пол, но он оказывается пуст.

Она обвела нас взглядом, ожидая, пока до нас дойдет смысл сказанного. Я вообразил, как мать идет к реке, водрузив уду — глиняный кувшин — на голову так, что его со всех сторон поддерживали многослойные кольца враппы. Меня так затянула и тронула эта простая история, а также тон, которым она была рассказана, что мне почти уже не хотелось знать, в чем смысл. Подобные истории, рассказанные в назидание, всегда заключали в себе зерно какого-то смысла, ведь наша мать говорила и думала притчами.

— Вы, дети мои, — снова заговорила она, — утекли из моего уду . Я-то думала, вы со мной, что я несу вас в своем уду , что вы наполняете мою жизнь… — Она вытянула руки и обхватила воображаемый сосуд. — …но я ошибалась. У меня под носом вы ходили на реку и рыбачили там, много недель. Теперь оказывается, что еще дольше вы хранили от меня страшную тайну, а ведь я думала, что вы в безопасности и я пойму, если вам будет грозить беда.

Она покачала головой.

— Вас надо очистить от злых чар Абулу. Сегодня вечером мы идем в церковь, а пока вы все сидите дома, — объявила мать. — Ровно в четыре вместе отправимся на службу.

Мать смотрела на нас, желая убедиться, что мы поняли сказанное ею. Тут из ее комнаты раздался веселый смех Дэвида, который остался там вместе с Нкем.

Мать уже встала и хотела вернуться к себе, но тут Икенна что-то произнес ей вслед.

— А? — переспросила она, резко обернувшись. — Икенна, isi gini — что ты сказал?

— Я сказал, что не пойду с тобой в церковь ни на какое там очищение, — ответил Икенна, переходя на игбо. — Терпеть этого не могу: стоят все эти люди, нависают над тобой, типа зло изгоняют. — Он вскочил из кресла. — Короче, не хочу. Не сидит во мне никакой бес. Все со мной хорошо.