Чигози Обиома - Рыбаки

— Я тоже пойду, — вызвался я, собираясь уже идти за уличной одеждой.

— Нет, Бен, — возразила мать. — Останься со мной. Двоих хватит.

После крушения наших жизней я многое стал видеть под особым углом, и в этом новом состоянии ума часто вспоминаю фразу: «Двоих хватит». Мать словно предчувствовала, что постигнет нашу семью всего через несколько недель.

Я присел рядом с матерью и Обембе и задумался, как сильно переменился Икенна. Он никогда не грубил матери, ведь он ее очень любил. Он даже был похож на нее больше нас всех: ему достался ее цвет кожи оттенка тропического муравейника. В этой части Африки женщин часто называли по имени первенца; нашу маму звали Мама Ике или Адаку. Икенне в младенчестве ласки досталось больше, чем остальным, и годами позже каждый из нас спал в его кроватке. Нам по наследству переходили его корзинки с лекарствами и предметами детской гигиены. В прошлом он всегда заступался за мать — даже если против нее выступал сам отец. Порой, если мы ослушивались мать, Икенна наказывал нас прежде нее. Видя, как эти двое ладят, отец спокойно оставил семью, уверенный, что мы и в его отсутствие не отобьемся от рук. У него даже имелся шрамик от укуса Икенны — на безымянном пальце правой руки: еще до моего рождения отец как-то в порыве гнева ударил мать, и Икенна набросился на него. Укусив отца, он и остановил тогда ссору.

Икенна претерпевал метаморфозу.

И с каждым днем коренным образом менялась его жизнь.

Он отгородился от всех нас, и хотя мы не могли до него достучаться, сам он продолжал совершать разрушительные поступки, которые оказывал ощутимые последствия на нашу жизнь. Один такой случай произошел на неделе, последовавшей за ссорой с матерью. Было намечено родительское собрание, и занятия в школе завершились рано. Икенна засел у себя в комнате, а мы с Обембе и Боджей резались у нас в карты. День стоял особенно жаркий, и мы, раздевшись по пояс, сидели на ковре. Распахнув окно, мы подперли створку небольшим камнем. Боджа услышал, как хлопнула дверь его комнаты, и сказал:

— Ике вышел.

Затем, после небольшой паузы, открылась и закрылась входная дверь. Икенну мы не видели уже два дня: дома он почти не появлялся, а когда приходил, то сразу запирался в спальне, и тогда к нему не решался войти никто, даже Боджа, который делил с ним комнату. Он после той драки сторонился Икенны: мать велела не общаться со старшим братом, пока отец не вернется и не изгонит злых духов, им овладевших. Вот Боджа и проводил время с нами, возвращаясь к себе, лишь когда Икенны в комнате не было.

Боджа метнулся за нужными ему вещами, а мы с Обембе остались ждать его, чтобы после продолжить игру. Но едва он зашел в свою комнату, как прокричал:

— Mogbe! — Это был горестный возглас на йоруба. Мы выбежали в гостиную, а Боджа принялся восклицать:

— Календарь М.К.О.! Календарь М.К.О.!

— Что? Что? — спрашивали мы с Обембе, врываясь в соседнюю спальню. И тут же сами все увидели.

Наш драгоценный календарь М.К.О. был тщательно уничтожен: на полу остались только обугленные клочки. Я глазам своим не поверил и потому взглянул туда, где он всегда висел: на месте календаря был чистый, яркий, почти лоснящийся след в форме прямоугольника, с грязноватыми пятнами от клейкой ленты по углам. Я ужаснулся; это просто не укладывалось в голове, ведь календарь М.К.О. был особенный. Историю, как мы его получили, мы пересказывали с гордостью, как наивысшее достижение.

Дело было в середине марта 1993 года, в самый разгар предвыборной гонки за пост президента Нигерии. Утром мы прибежали в школу под затихающий звонок и быстро смешались с толпой галдящих учеников, которые в зависимости от класса устремлялись в том или иной ряд. Я занял место среди дошколят, Обембе — среди первоклашек, Боджа встал с четвероклассниками, а Икенна — с пятиклассниками, он был второй с краю, у ограды. Когда все собрались, началась утренняя линейка. Школьники спели церковные гимны, прочитали «Отче наш», а после исполнили гимн Нигерии. Затем мистер Лоуренс, завуч, поднялся на подиум и открыл большой школьный журнал. Он стал в мегафон называть имена; каждый, услышав свои имя и фамилию, отзывался: «Здесь, сэр!» — и тут же вскидывал руку. Мистеру Лоуренсу приходилось вот так выкрикивать имена всех четырех сотен учащихся. Когда же он добрался до четвертого класса и назвал первое имя в столбце: «Боджанонимеокпу Альфред Агву», ученики разразились хохотом.