Анатолий Кузнецов - Продолжение легенды

Петька увековечил нас за праздничным столом, предупредив, что, хотя свету и достаточно, снимки могут не получиться из-за нового усовершенствования в аппарате, которое он сейчас испытывает.

Я был озабочен тем, чтобы рукав пиджака не опускался слишком низко, и старался держать руку на столе. Мы надымили, было жарко, душно. Тоня встала и ушла на крыльцо.

Я вышел, подошел к ней близко… обнял и поцеловал.

Она доверчиво прижалась ко мне, беззащитная, нежная, вздрагивающая от ночной свежести, и вдруг разрыдалась.

Это было так неожиданно. Я стоял, немного растерянный, но знал, что так нужно; а она плакала, как будто долго томилась и у нее было горе, и тяжести, трудности, плакала, проводила рукой по моему плечу…

Вышел Миша Ольхонский, зевнул, посмотрел на звездное небо, сказал:

— Ага, вы тут. Ну ладно.

И ушел.

Здравствуй, лопух!

Интересно, почему ты не отвечаешь на мои письма? Может, ты, старик, сделался идейным товарищем? Делаешь биографию? Что ж, это забавно. Впрочем, в нашем мире целина или Сибирь — весьма и весьма желательный (и убедительный!) пункт автобиографии, как говорит мой гениальный папахен.

Да, Толик, в этом отношении ты, может быть, и прав. В жизни нужно играть по крупной — и без сентиментов. Люди — волки, шакалы. Если ты зазеваешься или пойдешь наперекор, тебя попросту сгрызут. Лучше вой по-волчьи, хапай и не зевай!

Твои передовики плевать хотели на оное «светлое грядущее». Деньги да квартира, пожрать да напиться — вот все их интересы. Животная жизнь. Предвкушаю, чего-то ты мне нарасскажешь, когда встретимся! Надеюсь, теперь уже скоро?

Ну, напишу о себе. В техникум принят. Но было дело с большим скрипом. Папахен и мамахен на радостях обещают мне мотороллер. Хорошая вещь — и не так уж дорог. Будем гонять, Толъка! Я даже ходил в магазин, присматривал. Скажу по секрету, что родитель затеял сейчас одну авантюру, и, если она выгорит, прибавочная стоимость для роллера будет!

Пока я добыл магнитофон «Яуза», записываю с приемника джазы. Эх, Толя, «буги-вуги» — доисторическое дерьмо! Мы тут в одной компании затеяли попробовать «рок-н-ролл». Говорят, потрясающая вещь. В Москве появились новые туфли на каучуке — мечта! Мне шьют костюм из импортного материальчика. Короче: пора обретать человеческий облик.

Задумал я, старик, между прочим, жениться. Знаешь, в жизни, как говорится, не повредит. Юнка, кажется, не против, но у нее хахалей, как всегда, легион, — попробуй перепижонь! Впрочем, я заливать умею, ты меня знаешь. Эх, Толя, я здорово изменился! Тебя не шокирует мое письмо? Весело что-то!

Будь здрав и ради бога черкни же наконец, жив ли ты. Мне ведь ужасно интересно все-таки. Постарайся поскорее приехать, да гульнем вместе тут «с веселой братвой, по прозванью шпаной», как поется в одной уркаганской песне. Ты знаешь, сейчас в нашей компании признак хорошего тона — воровские песни. Экзотика! Сила!

«Подлюга Муська, ты меня любила…»

Жизнь, Толя, жизнь — лафа! Не теряй времени, юность проходит. Жги!

Утром пришла страшная весть: умер наш Захарыч.

Он умер в ночь, собираясь на смену, налаживая мотор. Все самосвалы разъехались, а «МАЗ» Захарыча почему-то стоял. Диспетчер окликнул его — не отвечает. Подошли — а старик в кабине за рулем уже холодный: остановилось сердце.

В то утро дверь в нашу комнату перестала закрываться: у Захарыча оказалось столько знакомых, столько людей было потрясено его смертью, они прибегали — многих мы никогда не видели в глаза — и спрашивали, спрашивали, как будто мы что-то знали.

Захара Захарыча в общежитие решили не перевозить. Его костюм пришел взять кто-то из шоферов; старика обрядили там же, в гараже, в красном уголке. Когда мы с Петькой прибежали туда, он уже лежал на составленных столах — спокойный, с корявыми, плохо сложенными на груди руками; волосы его опять показались мне серыми на белоснежной подушке.

Стулья в красном уголке составили в угол, и было как-то полутемно и неуютно; все время входили и выходили люди, шаркали ногами. Стоял почетный караул; никто не плакал.

В углу профорг шептался с шоферами насчет красного сукна, подушечек для орденов и гроба:

— А доски пусть возьмет на рембазе, я уже договорился… А ты, Нехода, повезешь завтра, слышишь? Машину приведи в божеский вид. Борта опустим, поведешь на первой скорости…

— Знаю…