Ирина Маленко - Совьетика

Я могла понять его чувства, но должен был понять и он – что пока это был единственный шанс для него сохранить свою свободу.

Про себя я почти смирилась с неизбежностью того, что Ри Ран потерян для меня навсегда: разве не убежал через перевал от ревности его тезка из традиционной песни, даже не разобрвшись толком, в чем было дело? И что остаток жизни я проведу, ухаживая за Ойшином – как за близким, родным человеком. Для этого вовсе не обязательно было любить его, как я люблю Ри Рана. Достаточно было того, что я дорожу моей дружбой с ним.

В один прекрасный день молчание Ойшина стало невыносимым. Но, видимо, настолько же невыносимым оно стало и для него самого. Тогда и произошел между нами приведенный мной выше разговор… И я не выдержала и сказала ему все,что думаю.

– Ойшин, родной, тебе надо лечиться, и в этом нет ничего постыдного. Пусть стыдятся те, кто над тобой издевался. Мерзавцы! Мы найдем тебе хорошее лечение, все будет в порядке, вот увидишь! Поедем, поедем со мной. Ну пожалуйста! Я жить не смогу, если ты сейчас, вот в таком состоянии, куда-то уедешь, и с тобой что-то случится. Понимаешь ты это или нет, дубина ты стоеросовая?

На помощь мне пришла Алина. Она выдала Ойшину успокоительного из судовой аптечки. Вот они, преимущества социализма: вы думаете, на всех капиталистических судах есть свой врач? Как бы не так! А сколькие из нас, сухопутных крыс, когда-нибудь задумываются о том, что такое вообще заболеть в плавании?!

Ойшин долго отнекивался, но в конце концов мы на пару смогли уговорить его это лекарство принять.

– Это не какая-нибудь ваша западная химия, – увещевала его Алина, – Это все на природных ингредиентах, на естественных.

Хотя, мне кажется, всего природного и естественного люди в тех странах боятся еще даже больше. Но Ойшин, надо отдать ему должное, оказался достаточно храбрым и после регулярного приема Алининого лекарства постепенно стал заметно уравновешеннее. Теперь уже он участвовал в наших с ней беседах, здоровался с членами команды и даже начал есть рис и -зажмурившись!- кимчхи.

Мы говорили с ним о Корее, о социализме, и я пыталась поделиться с ним оптимизмом, который переполнял саму меня теперь, несмотря даже на почти траурные мысли о Ри Ране.

– Подумай только! Ведь ты же всю свою жизнь провел в борьбе именно за жизнь такую. Чтобы не было второсортных граждан, чтобы нация была едина, чтобы не было голодных, бездомных, не знающих, как заплатить за лечение. Чтобы образование было доступно всем, а не только тем, кто в состоянии нанять детям репетиторов. Чтобы у всех была работа. Неужели тебя не тянет самому увидеть, как все это бывает наяву? Самому попробовать жить такой жизнью?

– Хочется, – нерешительно говорил Ойшин, – Но…

И он повторял все самые дикие и нелепые вымыслы о КНДР буржуазной прессы. А я чувствовала себя сказочным Иванушкой, борящимся с трехглавым Змеем Горынычем: как только я отрубаю ему голову и начинаю его одолевать, у него тут же вырастает новая.

Аргументы на Ойшина не действовали: буржуазная пропаганда, впитанная им с детства вместе с воздухом, чуть ли не вместе с материнским молоком, вкралась в его мозг на уровне подсознания. И это было тем удивительнее, что передо мной был настоящий борец за независимость своей страны и боец-интернационалист, той же породы, что те, кто воевал в 30-е годы в Испании. Человек, знающий, казалось бы, цену буржуазным СМИ и знающий о прогрессивности лучших друзей КНДР – таких, как Куба. Но, видимо, нелегко быть совершенно свободным от дурмана бульварных газетенок тому, у кого из рук вон плохое образование. Потому только, что в своей стране он всю жизнь был гражданином второго сорта…

И как в сказке, мне нужно было найти и отрубить Змею Горынычу буржуазных манипуляций его огненный палец, после чего отрубить ему головы уже не представляло бы собой никакого труда. А сделать это можно было одним- единственным способом: Ойшин должен был увидеть социализм своими глазами. Ведь не зря гласит народная мудрость, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Но до Кореи было еще далеко. Я не выверяла по карте наш маршут, но другие соц. страны определенно не лежали на нашем пути, да мы и не собирались с ходить на берег. Нам в тот момент было не до красот иноземных земель… Знаю только, что к причалам сухогруз подходил редко, предпочитая подолгу стоять на рейде.

И тогда я взяла Ойшина с собой – на вечер, устроенный корейскими моряками на корабле в честь дня рождения одного из них. Не может быть, чтобы он не почувствовал красоту их человеческих отношений и приобщенности всех без исключения этих людей к культуре – настоящей культуре, не жвачной! Хотя… Вот Киран же так и не смог этого понять…