Ган Хан - Вегетарианка

«Когда все пошло не так? – иногда спрашивает она себя в такие минуты. – Когда все это началось? Точнее, когда все начало рушиться?»

Ёнхе стала вести себя странно примерно три года назад, неожиданно ударившись в вегетарианство. Сейчас этих вегетарианцев полным-полно, но что особо отличало Ёнхе от всех остальных, так это неясность мотива, из-за которого она отказалась от мяса. Она худела так стремительно, что нельзя было смотреть на нее без боли, и при этом почти не спала. Все и раньше считали ее тихой и спокойной, но она совсем замкнулась в себе и так мало говорила, что врач не смог найти с ней общий язык. Ее муж, конечно, рассказал о таких странностях, заставив всю семью переживать за дочь и сестру. В это время они как раз переехали в новую квартиру. На новоселье собрались все родственники с детьми, и за обедом отец дал Ёнхе пощечину, силой раскрыл ей рот и запихал туда кусок мяса. Глядя на младшую сестру, она дрожала всем телом, словно это ее ударил отец. А затем, оцепенев, наблюдала, как у Ёнхе вырвался крик дикого животного, как она с отвращением выплюнула мясо, как схватила нож для фруктов и полоснула по своему запястью.

«Можно ли было помешать этому? – нет-нет, да и задавала она себе вопрос. – Могла ли она в тот день удержать руку отца? Не дать Ёнхе схватить нож? Помешать тому, чтобы муж взвалил на свою спину залитую кровью Ёнхе и помчался с ней в больницу? Уговорить зятя не бросать жену так безжалостно сразу после ее выписки из психиатрической клиники? И могла ли она не допустить того, о чем даже вспоминать не хочется, того, что сотворил ее муж с Ёнхе, – эту беду, которая вылилась в дешевый скандал? Могла ли она предотвратить все это – разрушившее, как гору из песка, жизнь всех близких ей людей?»

Она и знать не хочет, какое такое вдохновение черпал муж из маленького сине-зеленого монгольского пятна, оставшегося на ягодице Ёнхе. В то осеннее утро она принесла сестре приготовленные для нее салаты и увидела сцену, которая казалась выше ее понимания, не вмещалась в рамки здравого смысла. Накануне ночью он расписал свое тело и тело Ёнхе пестрыми цветами, а затем снял на камеру сцену совокупления.

Могла ли она помешать ему? Не проглядела ли первые признаки, по которым поняла бы его намерения? Не могла ли более убедительно донести до его сознания, что Ёнхе больна, что она проходит курс лечения?

Даже в самом страшном сне ей не привиделось бы, что мужчина, лежавший в то утро под одеялом рядом с Ёнхе, чье тело сплошь покрывали нарисованные красные и желтые цветы, – ее муж. В борьбе с желанием оставить все как есть и убежать победила мысль, что надо защитить младшую сестру. Доверившись своему чувству ответственности, пренебречь которым было невозможно, она подняла оставленную у прихожей камеру, и, зная, как надо включать аппарат – именно он научил ее этому, – просмотрела запись. Вынув кассету, словно пылающую огнем, и уронив ее, она нажала на кнопки мобильного телефона, заявила о двух больных, которым требуется срочная психиатрическая помощь, но все еще не могла принять происходящее за реальность. Она отказывалась верить собственным глазам. Одно было ясно: поступок мужа нельзя простить, ни за что нельзя простить.

Он проснулся после полудня, потом пробудилась и Ёнхе, и тут примчалась бригада «скорой помощи» из трех мужчин со смирительными рубашками и защитным снаряжением. Ёнхе стояла на лоджии, поэтому два санитара сначала бросились к ней. Она отчаянно сопротивлялась, пока они натягивали рубашку на ее ярко раскрашенное тело, сильно укусила одного за руку, что-то невнятно кричала пронзительным голосом. В предплечье дергавшейся всем телом Ёнхе вонзилась игла. В это время муж оттолкнул стоявшего у прихожей санитара и попытался убежать, но тут же был схвачен. Он боролся изо всех сил, сумел вырваться и, повернувшись, вдруг стремглав понесся к лоджии. Никто не успел даже глазом моргнуть. Он собирался перелететь через перила, словно стал птицей. Однако проворный санитар успел двумя руками ухватить его за ноги, и он перестал сопротивляться.

Она дрожала всем телом, наблюдая всю эту сцену до самого конца. Когда его выводили из квартиры, их глаза встретились последний раз, и она напрягла все силы, чтобы уничтожить его своим взглядом. Однако в его глазах она не увидела ни страсти, ни признаков сумасшествия. Не было в них и сожаления или отчаяния. В его глазах таился лишь страх, такой же, какой в тот миг чувствовала она сама, и больше в них ничего не отражалось.