Ган Хан - Вегетарианка

Дверь в студию очень кстати оказалась закрытой. В воскресенье после полудня крайне редко, но удавалось поработать одному. Комната размером около двадцати пяти квадратных метров, предоставленная им К., участником движения корпоративного меценатства, находилась на минус втором этаже их главного офиса, и занимали это пространство четыре художника, каждый из которых творил что-то, уткнувшись в свой компьютер. Он был бесконечно признателен меценатам за возможность бесплатно пользоваться дорогостоящим оборудованием, однако, по натуре чувствительный к любым окружающим его деталям, он мог отдаться полностью работе только в одиночестве, из-за чего испытывал большие неудобства.

Легкий щелчок, и дверь открылась. В темноте нащупав на стене выключатель, он зажег свет. Запер дверь на ключ, снял кепку, куртку, скинул сумку с плеча и, прикрыв ладонями губы, некоторое время походил по узкому проходу между столами, после чего уселся перед компьютером и потер лоб. Затем открыл сумку и достал программку недавнего представления, альбом для эскизов и видеокассету. Эта кассета, на этикетке которой были написаны его имя, домашний адрес и даже номер телефона, хранила в себе все видеоролики, созданные им почти за десять лет. Прошло уже два года, как он закончил последнее произведение и записал его на эту кассету. Два года – не столь критически долгий перерыв, однако для него это был невынужденный простой, который не мог не бередить душу.

Он раскрыл альбом для эскизов. Несколько десятков страниц занимали наброски, по замыслу не отличающиеся от изображения на программке, но совершенно другие по настроению и восприятию. Обнаженные тела мужчины и женщины были ярко разрисованы нежными и округлыми лепестками, возбуждающие позы выглядели весьма откровенно. Все это смотрелось бы просто как вызывающие желание порнографические рисунки, если бы не сухопарая фигура мужчины – напряженные мышцы бедер, плотно сжатые ягодицы и крепкий торс, – свойственная танцору балета. Тела – лица отсутствовали – он изобразил крепкими и спокойными настолько, что они подавляли сексуальное возбуждение.

Этот образ явился в один миг – прошлой осенью, когда интуиция подсказывала, что он должен, чего бы это ему ни стоило, покончить с убийственным состоянием, длившемся около года, когда он почувствовал, как энергия, закручиваясь, начала потихоньку подниматься в нем из самого нутра. Однако он не мог предположить, насколько исключительным окажется этот образ. Все его предыдущие работы были выполнены в весьма реалистичной манере. Для него, с помощью трехмерной графики и документальных картин создававшего сцены повседневной жизни человека, истасканного и разодранного посткапиталистическим обществом, этот чувственный, просто чувственный образ казался чем-то чудовищным.

Эта идея могла и не прийти к нему. Если бы жена в тот воскресный вечер не попросила его помыть сына. Если бы после того, как он вынес его из ванной, обернув в огромное полотенце, он не увидел, как жена надевает на сына трусики, и не спросил: «Монгольское пятно до сих пор еще довольно большое. Когда же оно сойдет?» Если бы жена без всякого умысла не сказала: «Не знаю… Не помню точно, когда оно исчезает, но у Ёнхе, кажется, аж до двадцати лет оставалось». Если бы на его вопрос: «До двадцати?» – не последовало: «Да… Как и было сначала, размером с большой палец, голубое такое. В двадцать пятно еще оставалось и сейчас, может быть, все еще на своем месте». Именно в этот миг его потрясенное воображение нарисовало картину: из копчика женщины выходит, раскрываясь, голубой цветок. Монгольское пятно на ягодицах свояченицы и любовная сцена между мужчиной и женщиной, чьи тела сплошь разрисованы цветами, вдруг оказались соединены до невозможности точной и ясной причинно-следственной связью и отпечатались в его памяти.

В своем альбоме он рисовал безликую женщину, но перед его глазами стояло лицо свояченицы. Именно ее лицо должно было быть здесь. Впервые он изобразил ее, представив обнаженное тело, которое никогда не видел, и, нарисовав на ягодице маленькое голубое пятно, похожее на лепесток, вместе с легкой дрожью испытал эрекцию. После женитьбы, особенно когда перевалило за тридцать пять, это было едва ли не первое страстное сексуальное желание, испытанное им, и при этом четко виделся его объект. Но кто же тогда безликий мужчина, крепко обнявший женщину за шею, словно он душит ее, и в сидячей позе проникающий в нее? Он представлял себя, это должен быть он сам. От этих мыслей гримаса искажала его лицо.