Сергей Кузнечихин - Блюститель [рассказы, повесть]

— Не знаю.

— Знаю, что не знаешь. Я тоже. Фантастическая ситуация, впрочем, это я уже говорил. Ты, случайно, не куришь?

— А это имеет значение? — Оля резко встала.

— Да сядь ты, не пугайся. Просто сам бросил, а тут захотелось. Перебьюсь. Значит, опять тетя Лиза. В свое время и я конфликтовал с ней. Мой брат, например, утверждает, что мнительность — профессиональная болезнь гостиничных работников, но поскольку у меня нет его опыта проживания в гостиницах, я смотрю на тетю Лизу под другим углом. У нее все время кто-то виноват: сначала в том, что одна воспитывала сына, кстати, он учился с твоими знакомыми, потом, что сын отстал от ровесников, последнее время он работал грузчиком в одном городском гастрономе, потом его и девушки не любят… В последнем наверняка виновата ты. А завидовать и злобствовать можно бесконечно — эти чувства насыщения не знают, извини за выражение, хуже солитера. Но детей тебе с ней не крестить и нервы на нее тратить не стоит. Тем более что я договорился насчет комнаты для тебя, у нас же не город. Вот Сема Ворон — здесь я ума не приложу. Видишь, какие Дон Жуаны в нашем поселке живут. Может, попробовать медицину подключить?

— Что вы! — испугалась Оля.

— Эх, святая наивность, ты при ком другом не вздумай его защищать, а то сплетни еще кудрявее станут. Ладно, иди отдыхай. Главное, не считай, что ты одинока и все против тебя. Не будешь?

— Постараюсь.

— Вот и хорошо.

А цветы ее дожидались. Рассыпанные по скамейке, они привяли за день. Никто их не забрал, и Оля — не взяла, едва взглянула и торопливо прошла мимо. Потом, уже в постели, она вспомнила, как они лежали, потерявшие упругость, распластанные по доскам, вжавшиеся в них — цветы словно стеснялись своей ненужности. Точно так же, как она сама сжималась под любопытными взглядами, когда стояла под окнами Василия… Оля все хотела встать и убрать их, но так и не поднялась. Что должна сходить к Валерии — она тоже помнила…

Поздно вечером к ней постучались. Она забыла запереть дверь. Не дожидаясь разрешения, в комнату вошла тетя Лиза. Оля лениво взглянула в ее сторону и осталась лежать.

— Вот те на! К ней свататься пришли, а она спит.

— Почто смеешься, Лиза?

За спиной хозяйки Оля увидела высокую худую женщину.

— А что я такого сказала? У тебя — жених, у меня — невеста. У тебя — Голубь, у меня — Голубка.

— Что он тебе, дорогу, что ли, перешел? Не слушай ее, девушка.

Тетя Лиза включила свет и присела к столу. Оля поднялась с кровати. Женщина осталась возле двери. Деформированное от стирок шерстяное платье сидело на ней как на девочке-переростке. Оля уже догадалась, что это мать Семы, и не знала, как себя вести.

Она смотрела на заглаженные складки на рукавах и отчетливо представляла, как женщина доставала это парадное платье и долго утюжила перед тем, как отправиться на встречу.

— Чего ж ты, Дуськ, пришла и молчишь?

— Садитесь, пожалуйста, — с опозданием предложила Оля. — А вы, тетя Лиза, шли бы к себе.

— Ишь раскомандовалась, когда надо будет, тогда и пойду.

— Выйдите, пожалуйста!

Оля еле сдерживалась, чтобы не закричать. Хозяйка зло рассмеялась, но встала.

— Ладно уж, потолкуйте по-родственному. Только не долго, в одиннадцать часов прошу любить и жаловать. А может, Дуськ, невесту-то в дом уведешь?

— Выйдите немедленно!

Оля рванулась к ней, но с ноги слетел тапок, и она остановилась.

— Что вы, бабы, не надо, — испугалась мать Семы.

Не в силах унять дыхание, Оля не могла выговорить ни слова.

Пытаясь сохранить достоинство, тетя Лиза поджала губы и плавно вышла. Потом уже из коридора Оля услышала: «Учительница для кобелей, мы еще посмотрим…»

Полубосая, она проковыляла к двери, повернула два раза ключ и какое-то время оставалась стоять спиной к комнате.

Потом услышала тихие всхлипывания:

— Что же делать-то, а?

Не знаю, — еле выговорила Оля.

Она присела напротив. Шелковый платок на голове женщины сбился набок, и она не поправляла его. Сидела, зажав ладони между костлявых колен, и вздрагивала.

— Уж ты бы, девушка, сделала что-нибудь, а?

Оля молчала. Она сама собиралась просить. Сама надеялась, что мать может уговорить Сему. А тут оказалось, к ней же и за помощью пришли.

— Вчера заявился, а на лице живого места нет. Зачем ты его так? Вовку-то, его здоровые мужики впятером не одолеют. А мой что, он разве виноват, что таким народился.

Слова вроде бы и упрекали, но звучали как просьба. Видно, голос уже привык оправдываться. И от этого Оле становилось еще хуже. Ну в чем виновата перед ней эта несчастная женщина?