Александр Проханов - Выбор оружия

Это была хоть и малая, но добыча. Паутина была восстановлена. Хрупко трепетала на солнце. В ней залипла причудливая блестящая мошка.

– Расовые идиллии кончились, Ричард. Апартеид не спасает. Вы столкнулись с расовым адом. – Белосельцев хотел увести разговор в сторону, чтобы его интерес к аэродрому не показался подозрительным и у него не отобрали пойманную цветную букашку.

– Разве я похож на расиста? – Маквиллен чуть повернулся в одну и другую сторону. – Я не бур, потомок твердолобых голландцев, желающих отгородиться от мира. Я англосакс, верящий в единый мир и единое человечество. Расизм лишает человека стольких красок и наслаждений. Например, в любви. Любовь черной женщины – как мед, добытый с душистого экзотического цветка. Быть может, в основе всех эротических культов мира лежит любовь черной женщины. Царица Савская, которую любил Соломон, была черной. «Песнь песней» – высшее произведение о любви. Меня всегда волновали те стихи Соломона, где он сравнивает тело любимой с благоухающими фруктами. Грудь – с душистыми яблоками, живот – с золотистой медовой грушей, лобок – с фиолетовой виноградной гроздью. Я любил африканских женщин, и пережитые с ними наслаждения не забываются, а пропитывают тебя на всю жизнь, как колдовское снадобье.

Белосельцев испугался, словно Маквиллен знал о его свидании с Марией. Бесшумно стоял за шторой, когда они лежали на белом покрывале и он доставал из стеклянной вазы землянику и вишню, виноград и душистые яблоки, украшал плодами земными ее темное прекрасное тело.

Паутина, в которую он уловил Маквиллена, находилась внутри другой паутины, в которую он сам был уловлен. И стиралась черта между ловцом и добычей, обманом и истиной, успехом и неудачей. Все двоилось, дробилось, менялось местами, выпадало из фокуса, искажало движение светового луча, обнаруживало второе дно, иное содержание и смысл. Обманутый разум путался в противоречиях, боялся своих собственных мыслей, не верил очевидности, погружался в мнительность, в манию, в безумие. Таково было воздействие на Белосельцева этого веселого, очаровательного человека с его тайным искусством проникать в сокровенные замыслы, видеть на расстоянии, угадывать непроизнесенное слово.

– Изумляюсь вам, Ричард. – Белосельцев старался удержать на своем лице легкомысленное выражение, но лицо, словно нарисованное на воде, колебалось, расползалось, превращалось в бесформенное цветное пятно. – Вы, с вашими данными, тонким сознанием, философскими интересами, занимаетесь какой-то сантехникой, насосами, сливными бачками. Мне кажется, это не ваше, не для вас. Вы – художник, мистик, исследователь. Вы только носите личину коммерсанта, на самом деле вы – другой.

– Мы все на самом деле другие, – засмеялся Маквиллен. – Лежим на берегу океана под соснами, смотрим на черных рыбаков и думаем, почему мы такие, какие есть. Почему до скончания века обречены оставаться в обличье, которым наделены от рождения. Тяготимся нашими личинами, нашими именами, формой наших рук, звуком нашего голоса. Мы пойманы и посажены в наше тело, как в камеру-одиночку. Будем сидеть в ней, покуда не разрушится наша плоть, не сломаются наши ребра, не распадутся на молекулы и атомы стены темницы. И тогда мы вылетим на свободу.

Он тихо смеялся, видя, какое смятенное у Белосельцева лицо. Как тот пытается укрыться и спрятаться от всепроникающего взгляда. Но укрытия не было. Одинокий путник шел в раскаленной пустыне. Жуткий подсолнух полыхал в белесых небесах, жалил рыжими лепестками. Солнце отражалось в каждом кристаллике кварца, каждый лучик вонзался и убивал кровяную частичку.

– Встретимся в Бейре, Виктор… Готовьте сачок… Желаю удачи…

Они расстались. Белосельцев старался стряхнуть наваждение. Смотрел, как из зеленого бассейна, с мокрым румяным лицом, похожий на пухлого пингвина, машет ему англичанин Грей, инженер по нефтедобыче.

Зеленая сырая долина с солнечным едким туманом, с зеркальцами болот. Плоское течение Лимпопо с редким скольжением челнока, без птицы, без рыбьего плеска. Стальной узкий мост при въезде в Шай-Шай, полосатый шлагбаум и стеклянная будка сборщиков проездного налога. Дребезжащее многолюдье городка с черной крикливой толпой, с обшарпанными, набитыми до отказа автобусами. Горячие холмы за окраиной в сером мелколесье, в слоистой дымке невидимых окрестных селений. Внезапные шумные ливни, ошпаривающие шоссе, нагибающие чахлые пальмы, превращающие округу в кипящее мутное варево. После ливня размытое раскаленное солнце выпаривает красные земли, и невозможно дышать, словно на лицо положили хлюпающий горячий компресс. Запах сладкого тлена исходит от жирной земли, от одежды, от дощатых ободранных стен. Запах Африки, запах твоей проживаемой жизни.