Александр Проханов - Выбор оружия

Они проезжали мимо отеля «Полана», мутно озаренного, размытого ливнем, похожего на огромный корабль, плывущий по черной воде, с отражениями белых дрожащих огней. Белосельцев остановил машину.

– Зайдем ко мне на минуту… Я подарю вам альбом с видами Москвы… Мы выпьем чашечку кофе..

– Зайдем, – согласилась она.

Вышли из машины, и вода окатила их холодом, словно кто-то темный, блестящий, шумный положил им на плечи прохладные руки, ощупывал спину, живот, ополаскивал лицо холодными плещущими ладонями. Пока шагали к порталу отеля по блестящему, как антрацит, асфальту, вымокли. И, принимая от портье ключ с медной литой бляхой, он видел, как прилипло к ее груди темно-малиновое платье и соски выдавились сквозь мокрую ткань.

Шли по стеклянному коридору молча, не глядя один на другого. Сквозь размытые, водяные стекла был виден зеленый пустой бассейн, в котором кипел изумрудный ливень, белые стулья и столики, на которых шипела и дымилась вода. Вставил в замок тяжелый ключ. Пропустил ее в глубину неосвещенного номера с незанавешенным окном, за которым, темный, неразличимый, смятый ветром, дышал океан, посыпанный ливнем, без огней, с белыми рулонами пены у набережной, где горели одинокие, затуманенные огни. Комната с мягкими, бесшумными коврами скрыла их от внешнего мира, и они оказались одни, окруженные огромным, прилетевшим из океана дождем. Этот дождь был послан для них кем-то невидимым и огромным, укрывшим их в свои туманы, водяные хлюпанья, окруживший непроницаемой завесой, сквозь которую они стали невидимы для друзей и врагов, отделены от прошлого и от будущего, помещены под водяной купол, где скрылись от зол и опасностей.

Он обнял ее. Некоторое время стоял, чувствуя, как подымается от дыхания ее грудь и сквозь мокрое платье и прилипшую к его груди рубаху давят ее тугие соски. На столе стояла стеклянная ваза с вишнями, яблоками, большими грушами, мохнатым чешуйчатым ананасом. Стекло переливалось, отражая дождь. В каждой вишенке, в каждом глянцевитом яблоке отражался черный океан. Поцеловал ее губы, большие, мягкие, недвижные, трогая их своими губами, как дольки сочной нарезанной груши, чувствуя их сладость, влажную мягкость. Она взяла ладонями его за голову, сжала виски и жадно, сильно поцеловала. И он почувствовал, как теряет сознание на колыхнувшемся полу, начинает плыть, словно в невесомости, вращаясь в пространстве, потерявшем ось симметрии.

Его рука гладила ее теплую влажную спину, кромку мокрого платья, маленький твердый замочек «молнии», за который он потянул. И платье вдруг упало, все разом, ленивой волной скатилось к ее ногам. Она стояла на красневшем ворохе, словно черное божество на коралловом цветке, среди океана, дождя, белого кружевного прибоя, набегавшего на туманные, жемчужные фонари. Он не касался ее руками. Пугался, что она исчезнет, что чудо ее появления кратковременно. Медленно целовал ее закрытые веки, прохладные плечи с теплой маленькой выемкой у ключицы, длинные глянцевитые груди, завершавшиеся большими, похожими на фиолетовые сливы сосками, ее теплый душистый живот, пахнущий медовой дыней, широкие бедра, казавшиеся выточенными из черного стекла, ее густой плотный лобок, точно такой же, высокий, треугольный, как на резных фигурах, вырезанных из черного дерева африканским художником.

Она что-то произнесла над его головой, непонятное, на своем африканском наречии. И, поднимая ее на руки, шагая с ней от окна, он видел стеклянную вазу и свисавшую с нее темную гроздь винограда.

Она снова что-то сказала, невнятное, как слабый стон. Он на мгновение открыл глаза. Увидел близко ее дышащие темно-красные губы, белую полоску зубов, выпуклые, с перламутровым отливом веки. Ее лицо было черным, блестящим, словно покрыто лаком. Разноцветным и резным, как африканская маска, инкрустированная перламутром, пропитанная цветочными соками, разноцветными глинами. Слова, которые она произнесла, были заклинанием неизвестного божества, у которого она то ли просила прощения, то ли молила о продлении счастья.

Красное, голубое, зеленое. Жемчужно-белое, огненно-желтое. Крыло африканской бабочки. В глубину, в сочную сердцевину цветка, в клейкую медовую сладость, в раструб лепестков, в дрожащую сочную мякоть. Цветок увеличивался, раскрывал огромные лепестки, превращался в жаркое солнце, в слепящий взрыв, подбрасывая его на огромной волне, выталкивая из бытия, помещая в бестелесную неподвижность, в ослепительную пустоту.