Вертолеты шли низко над тростниками, стреляя из пушек. Было видно под брюхом машин крохотное дрожащее пламя, желтый лакированный отсвет на стеклах кабин. Они обрабатывали кромку зарослей, куда старались укрыться бегущие остатки отряда. Развернувшись, пошли в глубь равнины, над тропой, по которой удалился отряд. Там опять грохотали взрывы, взметалось пламя, скрежетало, словно скребли по сковородке огромным гвоздем.
Дерево, под которым они сидели с Аурелио, горело. Превращалось в огромный шар света.
– Бежим! – крикнул Аурелио, но не мог подняться, словно окаменел. Они сидели в раскаленном воздухе, в ослепительной белизне, под пылающим деревом, из которого падали им на головы горящие суки, жгучий пепел спаленной листвы. По всему лесу гремели взрывы, хрустели стволы, словно в чаще ходил великан, выдергивал с корнем деревья, швырял оземь.
Они увидели, как, трепеща в заре стеклянным винтом, над опушкой повис вертолет. Стал снижаться, похожий на черного малька с длинным хвостом. Коснулся земли среди мелкого ползущего пламени. Из него стали вываливаться черные проворные личинки. Бежали из-под винтов, распрямлялись. Рассыпались на две стороны вдоль пылающих тростников, выставляя короткие автоматы, выплевывая длинные красные брызги.
– Бежим!.. Это смерть!.. – крикнул Аурелио, и его звериный клекот и ужасное слово «смерть» подняли Белосельцева. Они кинулись прочь от поляны, в глубину озаренного леса, который раскачивал тени, кидал им вслед раскаленные угли, гнал языки огня, посылал свистящие пули.
Они бежали слепо, без пути, подальше от поляны, от автоматного треска и свиста винтов, в спасительный сумрак, куда не доставали дрожащие полосы света. Вламывались в кусты, оставляя на них часть одежды. Падали, спотыкаясь о кочки. Перепрыгивали через гнилые стволы. Белосельцев, без мыслей, с открытым, беззвучно кричащим ртом, мчался, словно чей-то кулак сжал его разбухшее от ужаса сердце, старался вырвать сквозь ребра. Они достигли обмелевшего лесного ручья, каменистого скользкого русла, в котором сочилась вода. Расплескивая ее, поскальзываясь на гальке, кинулись по ручью, вдоль рваного берега, где торчали размытые корни, чернели пещеры и рытвины.
Они услышали в сумерках шумящий звук, какой бывает у спускаемой автомобильной шины. Вслед за этим громким воздушным вздохом раздался тяжелый, похожий на человеческий стон, только громче, больней.
– Сюда!.. Не увидят!.. – Аурелио метнулся к берегу, нырнул под корягу, вдавился в темную глубину. Белосельцев вслед за ним втиснулся в мягкую сырую щель, над которой нависал клочковатый берег, спускались корявые мертвые корни.
Они сидели, прижавшись, переводили дух, глядя, как в сумерках, слабо переливаясь, сочится ручей. И опять поблизости раздался тяжелый вздох и донесся утробный стон, словно это дышала сама земля, испытывая утробную боль.
Сначала они ждали, что их настигнут враги, захрустит под солдатскими башмаками галька. Но никто не гнался. Не было слышно выстрелов. Быстро светлело, тени отступали. На воде появились бегущие отражения неба.
– Они могут прочесывать лес, – сказал Аурелио. – Нам лучше остаться здесь, переждать день, а ночью направиться к Онго. – Он вынул пистолет, осмотрел его, снова спрятал за пояс.
– Теперь мы можем твердо сказать, что «Буффало» получил информацию. Воспользуется ли этим Кадашкин? – Белосельцев испытывал страшную усталость. Пережитый ужас, зрелище истребляемого отряда, слепое бегство опустошили его. Все чувства вдруг иссякли, померкли. Хотелось остаться навечно в этой темной пещере, сжаться, утратить человеческий облик, превратиться в лесного зверя, чтобы не опознали другие люди, спрятаться в логове среди мягкой прелой листвы и гнилых кореньев. И вновь неподалеку раздался тяжелый вздох, трубный басистый вопль, переходящий в беспомощный стон.
– Слон, – прислушиваясь, сказал Аурелио. – Раненый слон. Попал под удар вертолета.
Где-то рядом, в утреннем лесу, раненный осколком, умирал слон. Белосельцев не видел его складчатой пыльной кожи, липкой раны, из которой выливалась кровь, толстых поджатых ног, маленьких слезящихся глаз. Он чувствовал слона по тяжелой, вязкой боли, наполнявшей лес, по тягучим волнам страдания, катившимся вдоль ручья. Душа, пережившая ночной восторг и благоговение, ввергнутая в ужас, потерявшая во время бега весь запас веры и света, оглушенно молчала. Потрясенная, немая, утратившая прозорливость, внимала стонам умиравшего зверя. Как тяжелые шлепки воды, ударяли в нее тягостные стоны. Как голая отмель, она окатывалась волнами звериной боли.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу