Александр Проханов - Выбор оружия

Маленький изящный анголец с продолговатой, бритой наголо, похожей на черное яйцо головой остановился перед ними. Маквиллен вынужден был наклониться, чтобы пожать ему руку. Они любезно обменялись несколькими португальскими фразами, а потом африканец по-русски сказал:

– Здравствуйте. Как дела? Хорошо? Я учился Ташкент. Хорошо, красиво. Тепло, как Луанда, – и удалился, маленький, аккуратный, словно выточенный из эбенового дерева, в которое были инкрустированы белые, как морская галька, глаза.

– Помощник министра обороны. Учился у вас на специальных военных курсах. Его жена – португалка, дочь португальского полковника, который раз в год обязательно бывает в Луанде.

Маквиллен экспонировал Белосельцеву участников раута, отыскивая в каждом маленькую характерную деталь, из которой было видно, что он знает подноготную каждого, владеет обширным досье на правительственных чиновников и военных. И было неясно, поддразнивает ли он Белосельцева своей осведомленностью разведчика или же на правах друга приоткрывает ему завесу над хитросплетениями ангольской политики.

Медленно лавируя среди гостей, к ним приближалась двухэтажная тележка, уставленная бутылками и стаканами, с серебряным ведерком, полным влажных кубиков льда. На нижнем ярусе тележки, на овальном блюде красовался огромный розовый лобстер – вытянул пупырчатые глазированные клешни, подогнул перепончатый хвост, выпучил красные костяные шарики глаз. Тележку толкал знакомый бармен, тот, что накануне ловко, как фокусник, подбрасывал в воздух бутылки, размешивал цветные коктейли. Его появление породило в Белосельцеве мгновенную тревогу, и волна тревоги, как ветерок, набежала и канула, улетучилась за белой балюстрадой, над золотым отражением моря.

– Карлош, налей нам виски. – Маквиллен дружески обратился к бармену. – Мы с другом встретились здесь, в Анголе, чтобы ловить африканских бабочек и любоваться океанским прибоем.

– Ваш друг любит природу? – сдержанно улыбнулся бармен.

– Он любит природу, поля сражений и любит Африку, куда прилетел из снежной далекой России.

– Пусть в Африке ему будет так же хорошо, как дома. – Бармен опрокинул над стаканами толстобокую бутыль. Глазами спросил у обоих, хотят ли они льда. Ухватил щипцами сверкающие кубики и ловко уронил их в звякнувшие стаканы. Улыбнулся узкими губами и покатил дальше свою тележку, на которой, словно морской царь под балдахином, розовел на серебряном блюде величественный глазированный лобстер. И опять тревога, как холодный ветерок, коснулась разгоряченного лица Белосельцева, и он не мог объяснить природу этих воздушных дуновений.

– За Африку! – поднял стакан Маквиллен. Белосельцев, чувствуя языком горькое жжение напитка и тающего ломтика льда, пил и смотрел, как качается серебряный хобот саксофона, вырастая из фиолетовых губ музыканта. – Я тебя ненадолго покину. Скажу пару слов военному атташе Мозамбика.

Маквиллен удалялся, гибкий, скользящий, словно струился среди вечерних туалетов и смокингов, оставляя в воздухе слабое, гаснущее свечение.

– Виктор, добрый вечер. – Белосельцев оглянулся и увидел Марию. Она была в том же нежно-зеленом шелковом платье, что и днем, на трибунах. Здесь, в сумерках веранды, под ночными огнями, она показалась Белосельцеву пленительной со своей гладкой черно-коричневой кожей, влажными большими белками, мягкими, тронутыми малиновой помадой губами. На ее гибкой шее и полуоткрытой груди белела тонкая нитка жемчуга, и он залюбовался этим лунным жемчужным бисером, мерцавшим на темном бархате. – Хотела к вам подойти, но вы были заняты разговором.

– А где же Чико? – Белосельцев был рад отсутствию ее строгого спутника, который, казалось, над ней надзирал. Был ее стражем, не давал ей забыть об узнике Робин-Айленда, с которым сочетало ее тонкое золотое колечко.

– Он не мог прийти. У него важная политическая встреча.

– Тогда я стану вас охранять.

Белосельцев сделал шаг в сторону, к столу, из-за которого взирал на них любезный африканец в белом жилете и розовой бабочке. Указал на два шарообразных, похожих на светильники бокала, на бутылку черного вина. Смотрел, как плещет на дно бокалов красная густая струя. Подхватив бокалы под круглые бока, вернулся к Марии.

– Пусть в этот чудесный праздничный вечер вас оставят печали, – сказал он, отдавая ей бокал, видя, как ее длинные, чуть выгнутые, гибкие пальцы обхватывают стекло. – Рано или поздно печали непременно уйдут, и вы снова станете счастливой.