Даниэль Орлов - Долгая нота (От Острова и к Острову)

Что же с тобой такое, девочка? Что с тобой, хорошая моя?

Курю и шагаю по бордюру вокруг клумбы, стараясь сохранить равновесие. Валентин у «пассата» своего чай из крышки термоса пьёт. Хороший мужик, правильный, на мать сильно похожий. Такой же белобрысый.

— Мы тёте Татьяне сковородку в подарок привезли.

— Зачем сковородку? — спрашивает.

— Полезная вещь. Всегда пригодится.

— Странные вы всё-таки.

В телевизор с похмелья смотреть нельзя. Без того от внутреннего голоса по организму эхо гулкает. А тут совсем скверное что-то: недоброе, невнятное. Соседка с утра полтинник вернула. «Не искушай, — говорю, — нет у тебя на меня силы теперь!» Та пальцем у виска покрутила, дыхнула пивным туманом и к себе ушла, картошку жареную со сковородки жрать. Упал в кресло и, чтобы не слышать, как совесть внутри черепа с мозгом препирается, врубил ящик. Знаю же, что нельзя, но всё равно. Курить тоже вредно, а курю. Пить нехорошо, а мучаюсь. К Зойке ездить совсем нельзя, а ездил. Ей больно, мне тошно, а ездил. Теперь всё. С этим пороком, кажется, завязал. Теперь ещё курить бросить…

В ящике люди нехорошие. Много нехороших посторонних людей. И лица у них, как у повзрослевших школьных хулиганов. И ни одной женщины. Есть люди женского пола, но плоские, двумерные, словно с изнанки к ним палочки приставлены. И только один канал показывает, по остальным помехи. И за помехами интересное угадывается, как что-то специально для меня, а не разобрать.

Эти же, нехорошие, руками мне машут, к себе зовут. Недоженщин своих ближе к экрану переставили — вожделяют. Стол с бухлом бутафорским на середину вынесли, делают вид, что радостно им. Уже звук до минимума убрал, а всё шумнее там и немузыкальнее.

И в дверь опять стучат. И телефон звонит. И чайник соседкин на кухне надрывается. И знаю, чувствую, что лежит в почтовом ящике на втором этаже замечательный журнал «Химия и жизнь» с картинками, но не спуститься мне с пятого. Не найду потом сил подняться. И пялюсь в экран. И муторно. И туманно на сердце. И в желудке туманно.

Хрен-то с ними… Пусть давятся! Электричеством моим, второй год неоплаченным, давятся. Поперхнутся пусть киловаттами этими! Какое электричество, такой и телевизор. Электричество ему подавай, суке…

Но как же орут они… Как мелькают… Спать!

Вот так забудешь уже, как выглядит, ан нет — появится через двадцать лет. Войдёт, поставит автомат в угол, сядет внутрь стакана: «Ну, рассказывай». Что рассказывать? С какого места начинать? С того, когда упал в ночь, закурил у парадной, поднял воротник куртки и побрёл вдоль проспекта? Ну да, шёл дождь. Не дождь даже, а туман в движении. Пахло деревами после зимы и людьми после пива. Сигарета тухла. Теперь сигареты не умеют тухнуть, раньше умели, сколь не разминай между пальцами. Помнишь, как исчезли все болгарские сигареты? В Москве так же было? Ах, да… Ты же не застал. Исчезли и «Родопи», и «Опал», и «БТ» в твёрдых пачках, и даже «Феникс», который вонял и потому его обычно почти не покупали. И югославские исчезли. И вообще исчезло всё, что можно курить, включая «Ватру». Только «Беломор» фабрики Клары Цеткин в продуктовых магазинах: кислый, дерущий горло. Попросить закурить считалось дурным тоном. Бабки у остановки троллейбуса продавали окурки из стеклянных банок. У каждого в кармане лежал мундштук. Это Зойка подарила. Помнишь, грелись у печки на заставе перед конвоем, а я рассказывал? Зойка подарила мне мундштук — длинный, манерный, с перламутровым кольцом, как на картинке. Сломался на второй день в давке за кислым «Вазисубани». Заклеил эпоксидной смолой, перемотав суровой ниткой.

— Ты на пидора был похож с этим мундштуком.

— На себя посмотри!

— Наливай.

— Сам наливай.

Наливаю в кружки с отбитыми ручками. Хорошие кружки с синей каймой. Из них пились чай, вино, водка, кисель. О да, тогда мы варили кисель из пакетов в алюминиевой кастрюле на коммунальной кухне чужого дома, куда приходили в гости, надеясь на расположение хозяек, коих было две или три. Чья это была квартира? Они располагали нас к себе, мы пели им песни и читали стихи. Чаще свои. У Лехи хорошие, а у меня плохие. Плохие стихи под кислое вино. Кислое вино с кислыми корейскими сигаретами «Птичка», украденными из места, где их было много. Улица Красная. Высокие потолки, быстрые тараканы. Стёртые ступени на второй этаж, мутные стёкла во двор. Всегда шёл дождь. Говорили, что он радиоактивен. Возможно, что мои редкие волосы — следствие того дождя, умных, но забытых мыслей, кислого вина и кислых сигарет.