Александр Етоев - Пещное действо

— Темно, ничего не видно. И Пучков ушел.

— Придет твой Пучков, никуда не денется. Выпить бы. Сегодня уже какое? Или еще? Постой…— Жданов остановился как шел

— правую руку вытянув ладонью вперед, левой, потной и скользкой, держась за руку Капитана. — Что-то руке холодно. — Он подал руку назад, на себя. — Сейчас снова тепло. — Вытянул. — Холодно. Гольфстрим какой-то…

— Гольфстрим теплый, я плавал.

— Неважно: теплый, холодный. Вообще все неважно.

— Дай, я попробую. — Капитан встал рядом со Ждановым и вытянул перед собой руку. — Это от камня. Камень близко.

— Понятно. Пришли. Теперь, значит, придется нам лезть через эту стену. Нет, я понимаю — я: я без билета, а у тебя-то, у вас — у вас же за это годом жизни заплачено. Какого, спрашивается, рожна? — Он вынул из шаровар кисть взятого про запас винограда, одну ягоду бросил в рот, другую, помельче, — в опоясанную холодом темноту. В темноте послышался слабый всплеск и одновременно бухающий металлический звук, а следом

— скрип, скрежет, словно в глубине что-то пилили, и взрывы лопающихся на воде пузырей. Через минуту все стихло.

— Внизу ров — это понятно, раз там вода. Но гремело-то что? Непохоже, чтобы какое животное. Больно много металла. Может, подводная лодка?

— Вряд ли лодка. Грохоту много. Подводная лодка тоже гремит, но не так. У лодки грохот особый. Знаю, сам плавал.

— Пучкова нет, черт. Он бы сказал. Он все про железо знает. — Жданов вздохнул. — Выпить бы. Не воду же эту пить. Капитан, эй!?

— Я здесь.

— Что делать будем?

— Можно обойти ров по берегу.

— Отпадает, слишком темно — вниз загреметь хочешь?

— Можно подождать света.

— Можно… Только так вот сидеть и ждать? Знал бы, что будет такая темень, пересидел бы ночь в виноградниках. Хоть выспался бы. — Он оторвал от грозди новую ягоду, хотел бросить в воду, но передумал и бросил в рот. — Ладно, пошли в обход. Авось, нога в обиду не даст — не оступимся.

Они осторожно двинулись вдоль холодной воздушной границы влево. Шли тихо, не говорили долго, не о чем было вслух говорить. Каждый говорил про себя.

«Дождь все льет и льет, — молча говорил Капитан, хотя дождя не было, было сухо, и даже из глубины рва не поднимала над водой голову ядовитая змея испарений, — и капли его висят на кустах…— И капель не было, зачем он придумал капли? — Капли, капли, — упрямо повторял Капитан и облизывал сухую корочку губ, будто слизывал эти самые капли. И вдруг перестал, потому что увидел где-то за темнотой белое горячее солнце, и сразу родились другие слова, вот эти: — Как капли дождя высыхают, когда встает полдень, так злые и короткие дни мои исчезают уже, Анна Павловна.»

Рядом, на шаг впереди, говорил про себя Жданов:

«Ну, Анька! Ну, сволочь! Пучков прав, хоть и дурак, — решился: плюнул, ушел. А ты? Сколько раз себе говорил: не лезь на небо, не надо. А туда же — начал лестницу строить. Иаков, тоже мне. Вроде этих. Пердят, пердят, надеются — счастье им подавай. Жизни за него, видите ли, не жалко. А счасть-то счастье

— баба! Красивая, не дура — но баба же! Да их где хочешь возьмешь. Сюда-то зачем было переться? Свистнешь — из любого куста задницами из-под юбки тебе подмигивают. Нет, я ей все скажу, что о ней думаю. И за этих придурков тоже скажу. Сами-то они не могут, не видят, идиоты слепые. Черт! Что-то я сам дураком делаюсь. Чувствую, как дурею. За этих решил вступиться. Дожили! Нет уж. Сами. И вообще все это бред — Цепеш, Кишкан, Валахия, шаровары… Нету этого ничего, посадили тебя дурака на иглу, гонят глюки, а ты и рад — попал в бесплатное приключение. Все, хватит. Больше не верю. Отныне начинаю считать, что все, что я вижу, не существует. Всерьез, во всяком случае, принимать это нельзя. С ума ж ведь сойдешь!»

Справа во рву плеснуло, и в сердце зашевелился страх. Жданов замер на месте, смещая центр тяжести влево.

«Земля осыпается. Сыграешь еще, не дай Бог. Если я сам все это придумал, то получилось крепко. Натурально, прямо Шарль де Костер. — Жданов прислушался ко рву. — С выводами пока повременим. Рано. Глюки глюками, а туда свалиться тоже не хочется.»

— Капитан, ты живой? — Жданов поводил рукой в темноте, потрогал. — А то идешь, даже не дышишь. Послушай, тебе все это ничего не напоминает? Темнота эта — ни света, ни звука?

— Море напоминает, океан, экватор. Когда стоишь, куришь на палубе, а ни ветра, и вода — тихая, будто ее и нету совсем.

— То корабль, там хоть борта есть — не свалишься. А я вот вспомнил, как в театре одно время работал, рабочим сцены. После спектакля за кулисы, бывало, зайдешь, когда нет никого, — там у нас щиты были с рубильниками, я последний всегда свет выключал. Ну так вот, свет в театре погасишь, стоишь