Такэо Арисима - Женщина

Она то вяло открывала глаза, то снова погружалась в дремоту. Она впала в транс, хотя временами сердце ее вздрагивало, словно в испуге, от чрезмерных усилий стряхнуть с себя оцепенение. Так больной, мучимый спазмами в желудке, делает себе укол морфия и, вздрагивая от перемежающихся болей, постепенно впадает в полузабытье. Йоко уже не в силах была удержать свою душу, стремительно летящую в омут. Голова горела как в лихорадке, словно наполненная желтым дымом, в котором вспыхивали то красные, то синие искры. При воспоминании об утренних событиях у Йоко до сих пор перехватывало дыхание, а они снова и снова возникали в памяти, чередуясь с видениями далекого прошлого, и, прозвучав далеким эхом в пустоте, бесследно исчезали. Йоко быстро примирилась с происшедшим, только было почему-то очень грустно. Впереди ее ждало забвение. Отяжелевшие от слез веки постепенно смежались. Тяжелое дыхание, вылетавшее из приоткрытого рта, походило на стоны. Так, лежа ничком на диване, Йоко незаметно погрузилась в глубокий сон. Проснулась она в каком-то безотчетном страхе, от которого, казалось, разорвется сердце. Болела голова. Йоко не знала, сколько она спала. Каюта была залита ослепительным светом. «Должно быть, уже полдень», – решила Йоко. В это время, сотрясая судно, раздался громовой вопль. С замиранием сердца Йоко прислушалась, недоумевая. Ее швыряло из стороны в сторону, и она не могла понять, то ли это подбрасывает судно, то ли ее саму бьет лихорадка. Немного спустя вопль стих, и Йоко наконец поняла, что это был пароходный гудок, которого она не слышала с самой Йокогамы. «Подходим к карантинному пункту», – догадалась Йоко. Она оправила кимоно и, встав на колени, прильнула к иллюминатору.

Затянутое тяжелыми тучами небо наконец прояснилось, яркий солнечный свет оттенял его глубокую синеву. Совсем рядом высился скалистый живописный берег, поросший соснами. «Эдзима-мару», видимо, вошел уже в бухту и, размеренно стуча машинами, медленно двигался по воде, испещренной морщинами ряби. Этот уголок казался нарочно созданным для покоя и отдыха после долгого пути по бурному океану.

В глубине маленькой бухты виднелся небольшой белый домик. Легкий ветер развевал английский флаг. «Там, наверно, живет карантинный инспектор», – подумала Йоко. Мысли ее прояснились. Но в ту же минуту на нее снова грозно надвинулось прошлое, и она испуганно отпрянула от иллюминатора. Прошлое, взбудораженное только что увиденной картиной, снова переплелось с настоящим. Йоко силилась привести в порядок теснившиеся в голове мысли. Она с силой сжала виски и, подняв глаза к зеркалу, приготовилась стойко встретить вырвавшуюся на волю и нахлынувшую на нее толпу воспоминаний.

Йоко не покидала мысль о том, что она не удержалась на краю страшной пропасти и летит в нее, увлекаемая какой-то неведомой силой. Когда родственники заставили ее поехать в Америку, она наметила пути своей дальнейшей жизни: «Хорошо, я выйду за Кимура. Начну новую жизнь, попытаюсь наконец, после долгих поисков, найти себя в американском обществе. Посмотрим, что я смогу сделать там, в Америке, где на женщину смотрят, очевидно, иначе, чем в Японии. Я родилась не в той стране и не в то время, когда следовало родиться. Но в Америке я получу возможность проявить сбои способности, так что смогла бы стать там даже королевой. Надо найти себя, пока не поздно. Я утру нос тем женщинам, которые увивались вокруг меня, а потом изменили мне и смирились со своей судьбой. Да, пока я не состарилась, я докажу, на что способна. На помощь Кимура тут рассчитывать нечего, – думала Йоко, – но и мешать он не станет».

С началом японо-китайской войны у ровесниц Йоко на смену иллюзиям пришло какое-то смутное беспокойство. Йоко, которая переживала все особенно остро, постоянно подстрекала подруг на самые невероятные выходки и в то же время понятия не имела о том, как преодолеть это беспокойство в самой себе, как пережить трудное время. Неудовлетворенность окружающим вызывала в Йоко раздражение. Постепенно она привыкла поступать, как ей заблагорассудится. «Пусть я не знаю жизни, – раздумывала Йоко. – Зато у меня острый ум, прекрасное тело (сила женщины именно в этом, хотя некоторые совсем иного мнения) и способность сильно чувствовать». И Йоко бросилась в пучину жизни. Она часто оступалась, никто не помог ей подняться. Не раз хотелось Йоко бросить вызов обществу: «Если я поступаю плохо, заблуждаюсь, помогите мне исправиться! У мужчин, обративших женщину в рабство, нет и доли той честности, что была у древнего Адама. Пока женщина покорна, они учтивы с нею, но стоит ей проявить малейшую самостоятельность, как они превращаются в деспотов. И находятся малодушные женщины, которые поощряют это». Йоко достаточно натерпелась в гимназии. И к восемнадцати годам, когда к ней пришла первая любовь – любовь к Кибэ, – она уже не была девочкой. Мимолетная страсть, разжигаемая препятствиями, подобно огню, испепелила все дотла и угасла, как только эти препятствия исчезли, и Йоко взглянула на свою любовь и на партнера по любви холодными глазами критика. Неужели ей суждено всю жизнь прожить с этим человеком? Мужчины пытались превратить ее сердце в игрушку, она успела разглядеть изнанку мужской души, так неужели она должна быть насильно связана с этим Кибэ, заурядным студентом, мужественным и энергичным лишь в ее воображении?! Йоко задрожала от отчаяния. И она рассталась с Кибэ.