Василе Василаке - На исходе четвертого дня

Но, честно говоря, все меньше теперь находилось охотников расспрашивать да лясы точить со сторожем Кофэелом. Сидел он в своем саду по ночам все больше один, в гордом одиночестве блистая своей добродетелью, днями же отсыпался. Конечно, он на этот сговор пожаловал бы, чтобы на дармовщинку выпить и закусить. Но вот, однако же, ближние родичи его не позвали, потому что он надоел всем смертельно своими бесконечными проповедями о собственной доброте и неблагодарности окружающих.

– Ох и глупы бабы в наше время, не приведи бог!.. – проговорила со вздохом мать невесты и будущая теща, намекая на Ирину Кручану, которая сперва засадила мужа в тюрьму, а потом просила ему помилования. Обе они с Волоокой, и жена и любовница, бегали по начальству и умоляли отпустить их Георгия. – Что это за семья такая, когда за любую обиду, за маленький мордобой – чего только не случается в доме – жена, раз-два, тянет по судам мужа! Что это за семья?…

И мать жениха, будущая свекровь, очень обрадованная этой речью кумы, головой закивала:

– Правду ты сказала, кума! Ирина сама во всем виновата, потому что семья не держится на судах, дорогие мои! И тюрьмой ее не удержишь… А если ссорятся люди и обижаются друг на друга, почаще бы им вспоминать, как они любили и целовались, не так ли?… И незачем по судам бегать… – А про себя думала: «Какая, однако, умница теща будет у моего Тудора! И дочь свою вырастила по правилам: высшее образование дала и вот воспитательницей работать пристроила… А какие у самой твердые понятия о семье и браке! Ей-богу, с такой женщиной и поговорить – удовольствие! Будет у меня в жизни радость на старости лет, по-родственному станем с нею встречаться, рассуждать о делах детей и о жизни судачить…» А вслух между тем продолжала: – Покойный мой муженек тоже бывал тяжеловат на руку, упокой господи его душу. Десятый год одна маюсь, а слезы не высыхают… Как бы он теперь радовался с нами за этим столом!.. Ведь он, бывало, прибьет, тут же и приголубит, да еще словцо теплое скажет: «Жизнь, Касандра, это загадка! И если сам разгадать не сумеешь – ведь твоя она: с ней просыпаешься, с ней засыпаешь, – то никто тебе ее не станет разгадывать…» – И, поднимая стакан: – За молодых! Успеха и счастья! Чтобы жили в понимании и по справедливости. И чтобы деток своих вывели в люди… А то вот у Кручану трое осталось…

И тут еще тесть нашел нужным добавить:

– За тебя, дорогой жених! Молчишь, слушаешь?.: Это очень похвально. Ведь я тебе что скажу: в доме всякое бывает, и хорошее и плохое, а что делает человек? Сегодня он уступит, завтра уступит его половина… Семья – это дело тонкое. Это когда двое сговариваются и строят забор без столбов и без веток… Молодая семья прежде всего от людей отгораживается, чтобы в уединении и обоюдном согласии свить своему счастью гнездо… Взять того же Кручану…

А жених думал:

«Трус я или не трус?… Взять бы сейчас да громко признаться, что у невесты – четвертый месяц беременности, старший сват не придет, потому что лично я никого не просил быть у меня отцом посаженым и вообще никакой свадьбы делать не собираюсь…»

Странным получался этот свадебный сговор без руля и ветрил. (Правда, родичи думали, что дожидаются главного свата в лице посаженого.) И общий разговор был похож на розу ветров: с одной стороны, о делах родственных, с другой – об этом Кручану. А самому жениху все это напоминало занятие по арифметике, на котором он вчера был у невесты в детском саду. «Детки, давайте сложим восемнадцать и девятнадцать. Девять плюс восемь будет семнадцать. Семь пишем, один в уме…» Тут занятие кончилось, ибо юный математик Федя уписался. И получилось согласно написанному: 18+19=7… Точно так же и на нынешнем сговоре самое главное – в уме оставалось…

И жених брал стакан, протянутый ему тестем, и целовал руку того, кто желал ему счастья, и, едва смочив губы вином, подальше свой стакан отставлял. Сидел за столом послушный и тихий, ибо, будь его отец жив, не сидеть ему среди старших, а так как его отец получил смертельную рану при взятии Варшавы и потом пятнадцать лет угасал, сын прежде времени в силу вошел, и попробуй скажи теперь, что ему здесь не место! Были и у него свои представления о Кручану, и он решил поделиться:

– Как-то раз на мельнице говорит мне покойный: «Ты чей, пацан? Чего сидишь в стороне?!» А было это в шестьдесят третьем, в год смерти отца… – И, обернувшись к матери: – Мама, сколько же мне было тогда?…

– Как раз тринадцать сравнялось…