Василе Василаке - На исходе четвертого дня

– Ох, сваха, теперь и дни стали короче! Не успеешь повернуться, и уже вечер… – жаловалась теща свекрови, как будто бы не было минуту назад как раз обратного по смыслу заявления бабушки жениха: «Очень уж длинны воскресенья… А все почему? Потому что люди – без дела!..»

Вот и бабушка жениха, начисто позабыв свое заявление, продолжает развивать чужую мысль, как свою собственную:

– А все почему? А все потому, что мало кто теперь праздники соблюдает… И получается, что дни – покороче, а работа, заметьте, стоит…

А жених сжимает челюсти, даже зубы скрипят: «Подумаешь, великие истины!.. Паскаль… Блез-Паскаль в четырех юбках!..»

И тесть исповедуется, обняв за плечи Никанора:

– Спокон веков на свете живем, сват Никанор, и все так же: трудишься скопом, а в гробу лежишь сам по себе… – И поднимая стакан: – Ну, будем здоровы!..

«Еще чуточку, и дойдут до кондиции!.. – решает жених про себя. – Вот живут люди, а зачем живут, черт его знает?… Живут, чтобы болтать… Трава растет, чтобы ее ела корова. Вот примерно на таком уровне мысли. Слова как обноски жизни… Таких идей можно наплодить сколько хочешь!»

И Никанор отвечает тестю, уже с трудом ворочая языком:

– Ты прав, сват… Но я тебе все же отвечу: один только помрет, и тут же на его место трое рождаются! В сельсовете всему ведется учет: у нас в году сто два или сто три новорожденных, а сколько помирают?… Давай пересчитаем по пальцам!..

И они начали загибать пальцы, вспоминая покойников. Но жених их слушать не стал. На этот раз он налил себе одному полный стакан вина и начал его смаковать, как какой-нибудь бармен-любитель сосет свой любимый коктейль. Одна странная мысль занимала теперь жениха: что, если вдруг откроется сейчас дверь и появится на пороге… Георге Кручану? Войдет, поздоровается и сядет за стол вместе со всеми, интересно, как его встретят односельчане?… Что они ему скажут: «Прости нас, Георге, говорим, буровим, болтаем, а что – и сами толком не знаем!..» Нет, пожалуй, такого они не скажут. Опять как-нибудь схитрят, начнут плести всякую околесицу, авось вывезет, например: «Привет, Георге, привет!.. Браво, Георге! А мы только что о тебе говорили… как это ты здорово повернул с тычками!..» И еще что-нибудь в этом же роде… а ну их всех к черту! К чертям собачьим!.. А сам бы я осмелился его об этих тычках спросить? Или, например, о его делах с Волоокой?…

– Все же, скажет мне кто-нибудь, что там было с этими проклятыми тычками… крал он их или не крал?! – взорвался жених, но почти никто не обратил внимания на его новую выходку. И только мать постаралась тут же пресечь и охладить его пыл:

– Пошел бы ты лучше узнать, что там с посаженым отцом. – Но это так, не зло, между делом, ибо за столом – гости, главная забота хозяйки. – Ну что мы при вязались к Кручану, прости его господи и будь ему пухом земля, что, у нас нет других разговоров?! Вот, пожалуй ста, пробуйте голубцы в виноградном листе, пока не остыли… А сын сходит за посаженым…

А жених только пожимает плечами: «Вот теперь они начнут хвалить голубцы, какие они аккуратные да ароматные!.. И плевать им на все горести и печали… Такая она, жизнь, вроде старой разжиревшей бабы, которая только о себе одной и думает! Какое ей дело до покойного Георге Кручану, когда и живого-то его она знать не знала и знать не желала?! Впрочем, это не так, не совсем так, вернее, вовсе не так… Судьба складывалась у Кручану, как и у любого из нас, пестро, однако она все же чаще улыбалась ему. Вот, скажем, жил на свете совсем юный Кручану, молодожен, умелец, мастак, в доме на главной улице, крытом дранкой, такой же хозяин, как и остальные в селе семьсот с хвостиком рачительных мужиков. Или тот, другой, непримиримый Георге, выходивший на каждом собрании на бой с Хэрбэлэу, с этим отпетым подлецом и мошенником. А вот еще один Георге, председатель ревизионной комиссии, стойте!..

«Постойте, дорогая моя родня и товарищи, – думал жених, – как же вы заведомого воришку, разоблаченного и выгнанного из правления, поставили у себя председателем ревизионной комиссии?!»

А спроси он об этом вслух, ему бы ответили обстоятельно и душевно…

Жена Никанора. Потрудился и снова заслужил уважение.

Тесть. История с тычками – это пятьдесят восьмой год, а в ревизионную комиссию его взяли в семидесятом. Чего же ты хочешь, двенадцать лет минуло?…

Бабушка жениха. Тычки из акации, те живут лет десять, не больше, если, конечно, с самого начала на здоровье не жаловались…

Теща. Видишь ли, дорогой, чужая душа – потемки… И что там было в действительности – никому не известно!