Андрей Степанов - Бес искусства. Невероятная история одного арт-проекта

– А что это значит – решайте сами, – закончил интервью Шебуршин. – На то вас при искусстве и держат.

Арт-критики поспорили, поругались и помирились, но к согласию не пришли. Одни считали, что подкрашивание воды – знак поддержки деятельности Кондрата и ХУШО. Другие, наоборот, полагали, что, высыпая в озеро синьку, Шебуршин символически сливает как прыжовский проект, так и все новейшее российское искусство.

Об этом спорили и встречающие на вокзале. А поезд между тем сильно опаздывал. Причину никто не знал наверняка, но бродили слухи, будто бы виноват сам Шебуршин, который требует останавливаться на каждой станции, выходит и осматривает сначала буфет, а потом туалет. Осматривает долго, вдумчиво, а поезд ждет, и расписание на прыжовской ветке сбивается окончательно. Смысл этих акций мэтра тоже вызывал споры.

– Вот ведь умеет же человек себя подать, – крутил головой Азефушка. – Крючок, можно сказать, без всякой наживки, а рыба в очередь становится заглатывать. А казалось бы, ну что тут такого: подумаешь, покушает старичок и в туалет сходит. Плевое же дело. Нет, братцы, учиться нам всем у него и учиться. Велик Иваныч!

– А может, нет тут никакой акции? – усомнился Гриша Мичурин. – Может, у него ностальгия? Или понос?

– Мне тоже так кажется, – поддержал товарища Вадим Бесполо. – Он же сам об этом говорил в интервью: «Выйдешь, мол, из такого места, и как будто помолодел лет на тридцать».

– Да кто его знает… Личность неоднозначная.

На самом деле причина была в другом. На одной из станций Шебуршину при осмотре вокзала захотелось по малой нужде. Но сходить в туалет просто так он не мог. У маэстро давно вошло в привычку подавать любое свое действие как художественный жест. А жесты он привык выстраивать в серии. Именно серийное мышление считалось у критиков главным вкладом Мельхиседека Ивановича в отечественное искусство. Пришлось после первого жеста выходить в туалет на всех следующих станциях и полустанках.

И вот наконец у первой платформы остановился локомотив с тремя вагонами.

На перроне высокого гостя встречали губернатор Детка, министр культуры господин Господин в костюме и галстуке, арт-директор с несколько помятым Тимошей за правым плечом, чиновники, журналисты, а также выстроенное в уже привычную для себя шеренгу «Художественное шоу». Полиция выставила оцепление, но простой народ почему-то на вокзал не пришел.

Завидев сходящего на перрон мэтра, губернатор прокашлялся и развернул бумажку с речью – импровизировать Андрей Борисыч был не мастер.

– Дорогой Мельхиседек Иванович! – начал он. – Позвольте приветствовать в вашем лице всю историю актуального отечественного искусства. Ваш долгий творческий путь…

Художники рассматривали приезжую знаменитость.

Шебуршин слушал насупившись, ни на кого не глядя. Одет он был в черный балахон, на котором выгодно смотрелась седая борода патриарха. Голову украшала широкополая шляпа.

Когда губернатор с безукоризненным произношением объявил: «Welcome to Siberia!», высокий гость шагнул вперед. Все ожидали, что он скажет ответное слово и пожмет руки встречающим, но вместо этого Мельхиседек Иваныч, по-прежнему ни на кого не глядя, быстрым шагом прошел всю шеренгу хушистов и, резко затормозив в самом конце, спросил у Саши Брускова:

– Где сортир?

– Там, – испуганно показал Саша на конец платформы.

Мэтр решительно направился к домику, стоявшему отдельно от здания вокзала. За ним ринулись журналисты, чиновники и все собравшиеся. У входа в домик возникла сумятица и образовался затор: женская часть разделилась на тех, кто воспринял происходящее как публичный перформанс и пожелал проследовать за кумиром на мужскую территорию, и тех, кто счел поход в туалет личным делом классика. Эти последние оказались в меньшинстве и были оттеснены.

Когда зрители ввалились внутрь, Шебуршин уже застегивал штаны.

Застегнувшись, он сунул руку под балахон и вынул золотую визитницу, украшенную, как портсигар у Воланда, крупным изумрудом. Извлеченную оттуда карточку мастер величавым жестом бросил в писсуар. Потом бесцеремонно растолкал поклонниц и вышел на улицу.

Небрезгливый Азефушка тут же выудил карточку и прочитал вслух надпись:

– «Мерд». Какашки то бишь на французском диалекте, – громко объяснил он менее грамотным. – Теперь понятно. Не дает Дюшанушка русскому гению покоя.

– Так ведь он его ненавидит! – откликнулся Бесполо. – Это все знают. Мельхиседек Иваныч писсуар просто видеть не может. Как пописает, сразу кидает туда бумагу с заклинанием.