Андрей Степанов - Бес искусства. Невероятная история одного арт-проекта

– В данном разделе экспозиции представлены начальные стадии разложения изобразительного искусства, – объяснял прозой гид. – Видишь вон того, на пригорке? Он пока более-менее четко выражен и поэтому называется полусиньяк. А вот этот, поближе, уже законченный синьяк.

– А если совсем разложится, что будет? – поинтересовался Беда.

– Матисс будет.

– Я серьезно спрашиваю.

– А я серьезно отвечаю. Если разложить художника на чистые цветовые элементы при сохранении фигуративности, то получится так называемый матисс. Но это в теории.

– А на практике?

– А на практике кто же ему даст разложиться? У меня не забалуешь. Ты погляди-ка вон на того хлопца!

И Синькин показал на рыжего черта, который со скучающим видом прохаживался между камнями. В руках черт держал что-то вроде маракасов – погремушек с ручками. Как раз в этот момент один синьяк, согнувшийся ниже других, коснулся лбом камня, на котором сидел. Рыжий бес тут же подскочил, развел руки в стороны и сильно хлопнул нарушителя порядка по ушам своими шаманскими погремушками. Постимпрессионист дернулся, выпрямился и прояснился: контуры его стали четкими, взгляд – осмысленным. Бес одобрительно похлопал клиента по плечу и двинулся дальше. Однако не успел он пройти и десятка шагов, как художник снова сник. Голова его склонилась на грудь, веки опустились, и все тело начало медленно оседать и расплываться.

– Понял теперь?

– Как не понять, – вздохнул Беда. – А вон там, под скалой, кто отбывает?

– Надо же, углядел! Ничто не скроешь от тебя, мой друг. Пред вами, а точнее, пред тобою так называемые пуантилисты. Эти вообще состоят из цветных точек или, говоря птичьим языком ай-ти, пикселе́й. Пикселя просто висят в воздухе: дунь – и рассыпятся. Смотри!

Синькин нажал кнопку громкой связи на панели лифта и рявкнул:

– Фаер!

Рыжий черт вздрогнул, словно его самого огрели по ушам маракасами, подбежал к скале и, набрав побольше воздуха, принялся дуть во все щеки. Из пуантилистов взвился вверх столб разноцветных искр, звездочек и конфетти. Черт дул до тех пор, пока художники не исчезли полностью. Яркие пятнышки повисели в воздухе, а потом стали медленно опускаться, переливаясь синими, желтыми и красными вспышками.

– Красиво, скажи? – спросил Синькин, любуясь этим зрелищем. – А еще говорят, что в аду скука смертная. Да у нас тут, считай, каждый день Новый год!..

Демон сделал паузу, а потом с безразличным видом поинтересовался:

– Ну что, Бедюша, не захотелось у меня поработать?

– Новый год, говоришь? – повторил Мухин, не отвечая на вопрос. – А души, значит, вместо хлопушек? Хлоп – и нет художника?

– Да соберутся они назад, никуда не денутся, твои художники. Вот ведь нашел о чем беспокоиться. У меня так легко не отмучаешься.

И действительно, опустившись почти до земли, пятнышки быстро стянулись в прежние мерцающие фигуры. Рыжий черт стоял навытяжку, готовый повторить фокус, но Кондрат даже не взглянул в его сторону. Он нажал кнопку, и панорамный лифт послушно нырнул в шахту, ведущую к седьмому кругу.

– И чего у вас тут все импрессионизм да импрессионизм? – спросил Мухин тоном пресыщенного туриста. – А экспрессионисты, скажем, есть?

– А как же!

– Так показывай!

– Нельзя их увидеть, Боря. Невидимые они. Превратились в чистую экспрессию. Только услышать можно, да и то если сильно захотеть. Вот я сейчас громкую связь включу, а ты прислушайся. Напрягись хорошенько – вдруг получится.

Было тихо. От быстрого хода лифта кружилась голова. Однако Беда сумел сосредоточиться, обратился в слух и уловил: по шахте был размазан тончайший, почти неощутимый, звучавший на самом краешке ультразвукового диапазона, но непрерывный и дикий вопль.

– Кто это орет?

– Мунк.

– А что с ним делают?

– Ох, лучше тебе этого не знать.

– Все, выключай! – крикнул Беда, затыкая уши. Когда звук исчез, он спросил: – Слушай, директор, а еще быстрей твой лифт идти не может? Что-то нехорошо мне здесь.

– Может, может. Айн, цвай, фрай! Добро пожаловать на седьмой этаж. Стоянка три минуты.

Седьмой круг при взгляде сверху казался каким-то неуклюжим – это слово подходило к здешнему пейзажу лучше всего. Грубо, на скорую руку слепленные скалы и валуны были как попало свалены в кучи. Тусклое невнятное освещение забраковал бы любой профессиональный осветитель. Мухин хотел узнать, кто тут так нахалтурил, но вовремя сообразил, что художником-постановщиком может оказаться сам директор по развитию, и промолчал.