Андрей Степанов - Бес искусства. Невероятная история одного арт-проекта

– У-и-и! Давай, Ильинишна! – подвывал Пухов. – Двадцать! Пятнадцать! Десять! Пять метров еще! Стоп, приехали!

Машина одолела подъем, и счастливый баталист вывалился наружу.

– Вот спасибо, ребятки! Ну, удружили! Ай, молодцы! Может, подвезти вас?

– Да зачем же нас? – подал вдруг голос Шариков. – Давай-ка, папаша, лучше мы тебя подвезем!

С этими словами он подхватил тщедушного Пухова на руки и запихнул его на широкий задний диван «Волги». Сам похититель уселся слева, а справа путь к отступлению отрезал подлый импрессионист. Девица плюхнулась на водительское место и стала с интересом изучать рычаг переключения передач на рулевой колонке.

Пухов обомлел. Только что на его глазах террористы похитили заложника, причем заложником оказался он сам. Как теперь быть? Сопротивление ни к чему хорошему не вело. Значит, надо было поскорей определиться с выкупом.

– Денег нет! – громко объявил Илья Ильич. – Сейчас за настоящее искусство ничего не платят. Нет у меня денег, понятно?

– Нет – и не надо, – буркнул в ответ Шариков. – Ты, главное, сиди смирно.

Пухов понял, что этот страшила у террористов главный. Но что же им нужно, если не выкуп? Ага, вот что! Шайка задумала похитить уникальный антикварный автомобиль.

– Граждане бандиты, машина ничего не стоит, – тут же объявил он во всеуслышанье. – Ни одной родной детали не осталось, я их за сорок лет все сменил. Ни гроша вы за нее не получите. Такие ведра даже в металлолом не берут.

– Да уймись ты, дед! – оборвал его Шариков. – Малашка, заводи мотор, чего копаешься? Там три передачи всего.

Малаша осторожно поставила рычаг на единицу и тронулась с места. «Волга» покатилась вдоль реки.

Иван Ильич ерзал, поглядывая по сторонам, и мучительно размышлял, что делать дальше. Кричать на пустой дороге смысла не имело.

– Денег нет и не будет, – на всякий случай еще раз предупредил он бандитов.

– Да не вертись же ты, сволочь! – рассердился наконец Шариков. – У тебя что, шило в заднице?

Услыхав этот вопрос, Пухов автоматически высунул язык.

– Вот ведь старичок какой неприличный, – покачала головой Малаша. Ей было все видно в зеркало. – Колян, а ты пхни его в бок.

– Я тебе пхну! – заверещал Пухов, подпрыгнув от возмущения. – Я вас всех так пхну, что вы костей не соберете! Хулиганы! Стервятники! Евсюковы! Нет у меня денег!

– Ты, дедуля, поори еще… – грозно начала Малаша.

– Эй, красотка, поворот не пропусти! – гаркнул вдруг импрессионист. – Сворачивай!

«Волга» свернула на лесную просеку и, одолев метров тридцать, остановилась за кустом.

– Вылазь! – велел главарь террористов Колян.

Пухов к тому времени решил, что оказывать сопротивление все-таки нужно, но только звуками. Поэтому он громко крикнул еще раз: «Денег нет!» – и самостоятельно выбрался из машины. Злоумышленники взяли его под руки и повели в лес.

Минуты через три они вышли на поляну, и тут Илья Ильич увидел нечто такое, от чего душа его стремительно нырнула в пятки.

Посреди поляны была вырыта большая просторная могила. Рядом высилась куча свежевыкопанной земли. А на куче сидел, отмахиваясь от комаров голубой папочкой, Кондрат Евсеич Синькин.

– Ну что, дедуля, не жалеешь, что отпустил золотую рыбку в воду? – спросил он у Пухова. – А теперь, смотри-ка, она сама тебя поймала. Придется выполнять ее желания. Или, может, лучше в другую сказку поиграем? Ты про репку помнишь?

Говорить стихами директору по развитию явно нравилось, однако вирши с каждым разом получались у него все хуже: пафос их нарастал, а форма съеживалась. Рифмы почти не давались, да и ритм то и дело рушился.

– …так называемые постимпрессионисты, – закончил он, махнув рукой.

Беда смотрел сквозь темное стекло лифта на странные неподвижные фигуры узников восьмого круга. Постимпрессионисты сидели на разбросанных по площадке плоских камнях, по-восточному поджав под себя ноги и положив руки на колени. Тела их выглядели расплывчатыми, приблизительными, словно были второпях наляпаны крупными мазками, и чем ближе к зрителю располагался художник, тем небрежнее казалась техника его исполнения. Головы сидящих клонились к земле, а глаза были полуприкрыты, как у певцов, завороженных собственным пением. Погруженные в созерцание прекрасных видений, они не чувствовали, что сами тем временем распадаются на цветные пятна.