Альберт Лиханов - Невинные тайны

Нечто подобное испытал Павел.

Он слабо пошевелился, но ощущение беспомощности не покидало его.

— Понимаешь, — сказала Аня, содрогаясь, — я погибаю! Может быть, я никогда не решилась бы на такие слова, но эти ребята…

Она повернулась к нему, взяла за руку. Ее ладонь обжигала.

— Паша, — проговорила она, — ведь они своим враньем цепляются за жизнь. Ты понял это? Они хотят быть — как все! Так почему я не могу?

— Успокойся, Аннушка! — сказал Павел, беря ее ладонь обеими руками.

— Не смей меня жалеть! — прошептала она. — Ты еще не все знаешь. Слушай.

Она дышала часто, и Павел почувствовал, как часто-часто бьется жилка в запястье ее руки.

— Я дрянь! — проговорила Аня. — Дрянь! Но мне надо выкарабкаться. А одна я не смогу. Помоги!

— Ну что ты так!

— Подожди! Ты вот спрашивал, чего я здесь. Не хожу по улице Горького. Замуж не иду. Да, Паша, я уже находилась. Нагулялась по горлышко. И замуж сходила, вернее сбегала. И ребенок у меня есть, только об этом никто не знает. Почти никто. Отец мой меня прикрыл. Он хоть не воевал, а военный. Знает свое дело. Честный до посинения. Вроде тебя. В общем, как стала заметна моя брюхатость, маманя меня со свету сживать начала. Где ты была? Чего молчала? Дрянь, потаскуха и так далее. Сама, ясное дело, убивалась, дипломатов, как ты говоришь, мне готовила, женскую, так сказать, карьеру, чтоб жить за пазухой у влиятельного мужа, а я ее подвела, втюрилась, дура, в одного красавца, а он проходимцем оказался, уже женатый, банально до идиотства. И так моя мамочка на меня жала, так проклинала, так приблудным ребенком корила, что всю-то жизнь он мне переломает… В общем, скрутила она меня. Сговорились мы так, что я по санаториям поехала, в один, в другой, чтобы, значит, меня соседи беременной не видели, отца она обманывала, заставляла путевки доставать всеми правдами и неправдами, мол, плохо я себя чувствую, а потом уехала я в один маленький райцентр и родила мальчика. Предварительно написав заявление. Страшно сказать… Что отказываюсь от него. Вот так. — Она набрала воздуху и проговорила одеревеневшим голосом: — Казни, Паша, казни!

Ему стало как-то не по себе, последняя фраза эта, сказани гортанным, не Аниным голосом, показалась фальшивой, чрезмерно страдальческой, не совпадавшей ни с ее прежней беззаботностью, ни с самим ее поступком — если не врет, конечно! — жестким и даже жестоким, какой не способна смягчить запоздалая патетика.

Может быть, вздрогнул сам Павел, а может быть, его отчуждение передалось Ане, но она выпрямилась, вырвала свою руку. Сказала, отвернувшись:

— Ну вот, теперь ты знаешь обо мне все.

— Ты что-то говорила об отце?

— Да. Он вернул Славика. Он, а не я.

Покой и благоденствие царствовали в застывшем ночном пространстве, а тут, на скамеечке между двумя кипарисами, такая буря гремела!

— Он военный, я говорила тебе, полковник, так вот когда мы с мамочкой вернулись домой, он расстегнул кобуру, достал пистолет и… знаешь что сделал? Приставил к собственному виску. И сказал мне: «Есть, — сказал, — такое понятие, как человеческая честь. Если ты забыла о ней, то я… Словом, где ребенок? Я сказала. Он потребовал, чтобы я написала новое заявление забрал мой паспорт. И ушёл. Мать не проронила ни звука. Через сутки Славик был дома. Отец усыновил его. Теперь мой собственный сын доводится мне братом».

Наконец она замолчала.

— Так не бывает, Аня! — сказал Павел. — Что-то ты наговариваешь на себя.

Она коротко засмеялась, будто всхлипнула.

— Вот видишь, — сказала Аня, — сразу стала тебе противной А еще десять минут назад…

— Десять минут назад ты перечисляла мои достоинства и предлагала жениться на тебе. Но ведь, Аня, нужно еще кое-что. — Любовь?

— По-твоему, не обязательно?

— Ты сильный человек, ты полюбишь, да и я ведь не уродина.

— А ты?

— А я буду ноги тебе целовать до самой смерти!

Павел искренне возмутился:

— Какой кошмар!

— Павлик! — сказала она сквозь слезы. — Разве ты не понял? Я о спасении прошу!

Павел решительно поднялся, протянул Ане руку.

— Идем, уже поздно! — сказал он жестко.

— Ты презираешь меня? — проговорила Аня.

— Не говори глупостей.

Она как будто умылась разом, сказала устало, но и спокойно:

— Вот видишь, Павлик, как дорого обходятся женщинам их прегрешения.

— Почему только женщинам? — возразил он. — Прегрешения обходятся дорого всем. И мужчинам, и женщинам, и их детям. Аня вздохнула и покорно пошла с ним рядом.

— Даже сейчас ты остаешься вожатым! — проговорила она укоризненно. И прибавила: — Порядочный из порядочных!