Альберт Лиханов - Невинные тайны

Если бы знали ликующие, радостные дети, какого напряжения стоит эта легкость, этот летучий, приподнятый темп взрослым, которые как будто и ничего такого особенного не делают, просто всегда рядом, всегда вместе, всегда беззаботны и тоже вроде бы отдыхают, а вовсе не работают.

Но таков уж был стиль, такая манера в этом лагере! Все взрослые трудности — только для взрослых. Ночью, после отбоя, можешь пойти к начальнику лагеря, который допоздна сидит в кабинете, освещенном настольной лампой с голубым абажуром, и можешь выплакаться или выкричаться, как уж угодно, а в ответ послушать тихие слова, не всегда решающие, но всегда успокаивающие, получить обещания или уйти без всяких надежд, но всё-таки испытав чувство облегчения, узнав и до того хорошо очевидные прописи о нужности твоего труда, о том, что срок командировки надо обязательно выдержать, что худа без добра не бывает, и все-таки — ты ведь чувствуешь, чувствуешь, «как пришел опыт, умение управлять детьми, ощущение их понимания — так ли уж это мало?» — и потом пройти по асфальтовой тропе, под неоновыми фонарями, успокаивая себя, глубоко и освобожденно вздыхая, прислушиваясь к жёстким звукам, какие издают крылья ночных мотыльков, бьющихся о стекло ламп…

Да, нетерпение взрослых имело право на разрядку только в нерабочее время и только не на виду у ребят — такое уж было железное здесь правило.

Павел и Аня шли по дорожке в вожатскую гостиницу после ночной исповеди у начальника лагеря, вдыхали пряный воздух, насыщенный запахом эвкалипта, всматривались в низкие звезды, моргающие прямо над кронами деревьев, вслушивались в стрекот цикад.

В сущности, Павел ничего не ждал от этого разговора, он просто рассказал о своих звонках, вот и все — так они условились. Аня увязалась с ним просто так, за компанию, была непривычно молчалива и в разговоре с начлагеря вставила всего лишь две-три реплики, хотя тот, разговаривая с Павлом, обращался все время к Ане — странновато проходила беседа, но что поделаешь, красивая женщина подобна магниту.

— Понимаете, — говорил начальник лагеря, — смысла разбираться в этом вранье нет, мы просто должны иметь в виду, что ребята сложны, хотят казаться лучше, а может быть, вот тут-то и надо им дать такую возможность, понимаете?

Аня согласно кивала ему, а он распалялся:

— Давайте закрутим их как следует на нашей центрифуге — Одно, другое, третье событие, отличное мероприятие, и — глядишь — они забыли все свои беды! Калейдоскоп лагерных дел способен затормозить воспоминание о прошлом, вы согласны? К тому же у нас нет повода обращаться к их прошлому. Уже понятно, вечер знакомства — это заминка, мы пока не придумали своей формы именно для таких ребят, есть над чем поработать в будущем, но теперь-то что об этом говорить. Наши скорости включены! Лагерь — это анестезия! За смену почти никто не вспоминает о реальной жизни, из которой они пришли.

— Да, да, — сказал Павел, — наш лагерь — это сон.

Вот-вот! — обрадовался начальник лагеря.

— Но рано или поздно они проснутся. Вы знаете, как разъезжаются ребята?

— Еще бы!

Что будет с этими?

— Будут вспоминать свой сон!

— А сейчас? — спросила Аня. — Что можно предвидеть? Начлагеря пожал плечами. Побарабанил пальцами по столу. — Надо следить за дисциплиной. И — море, вы понимаете? Море!

Ясно. Разговор пошёл уже не туда. Как бы кто не утонул. Очевидная, дамокловым мечом висящая опасность всегда и для всех вожатских поколений. Самая страшная кара.

Павел поднялся. В общем, он сделал то, что хотел. Отчитался за телефонные звонки. Начальник есть начальник, а дети — целый отряд! — на всю смену принадлежат ему, и что-то не очень верится, будто лагерная круговерть, существенная, в общем-то, сила, начисто лишит их памяти. И какой!

— Ты что молчала? — спросил он Аню, когда они вышли.

— Слушай, Павел Ильич, — сказала она в ответ. — Что ты все о работе да о работе? Или совсем ослеп? Посмотри, какая рядом с тобой женщина. Хоть бы какое покушение на нее совершил, что ли?

Он усмехнулся:

— Какой в этом смысл?

— А ты все смысла ищешь?

— Бессмыслица в таком деле — просто скотство.

— Ты не по годам серьёзен. Прямо дедушка в вожатских шортах.

Павел рассмеялся, покрутил головой:

— Ань, а ты кто?

— Твоя коллега, — парировала она.

— Ну, а на самом деле? Чего ты здесь делаешь, такая-то красотка? Да еще москвичка. Тебе бы по улице Горького с кавалерами гулять. На светских приемах блистать. Замуж выйти. За перспективного ученого! За дипломата, которого вот-вот в Европу пошлют. А ты с каким-то безродным подранком впустую флиртуешь? — Он рассмеялся. — Нет, Анечка, ты для меня — темный омут, дна не видать. Боюсь бесславно сгинуть.