Эрик Нёхофф - История Фрэнка

В остальные дни он оставался лишь бледной тенью самого себя — эдакий маленький дедушка, жует баночную фасоль и смотрит по телевизору «Риск!» [26] Российский вариант этой популярной телевизионной игры называется «Своя игра». , и вдруг его на месте убивает та жестокая очевидность, что смерть приходит не только за другими. А время летело. Его комнату заполняли вещи, которых он не покупал. Он стал бояться сна. Сновидения порождали в нем какие-то неконтролируемые ужасы. Его заверили, что успех может убить страх — даже страх смерти. Однако очень часто он чувствовал, что незримое присутствие смерти его чуть ли не парализует. Мертвые были прямо в его комнате, наблюдали за поворотами его хаотического бытия, год за годом. Слишком много всего приходило из прошлого. Он и не подозревал, что его сердце настолько создано для сожалений. В закоулках памяти старые демоны снова и снова одерживали верх. Фрэнк вновь попытался петь. В любом случае, он умел делать только это. Фрэнк-младший занимался концертами и их обеспечением, руководил оркестром своего отца. Нужно, чтобы он пел на языке своей души. Это все, что у него осталось. Его голос — он высекал его с маниакальной точностью, хотя это становилось все труднее, почти акробатическим риском. Но только так он мог бороться с банальностью, внушать человеческие страсти. Для этого ему нужны были силы. Однако жизни ему теперь ужасно не хватало. Он очень мучился из-за своих излишеств. Он не знал, что такое размеренность и тонкость. Он не умел ждать. Ему было нужно все сразу. Ведь он был Фрэнком Синатрой, да или нет?

Теперь я абсолютно уверен в одной вещи. Синатра будет сопровождать нас до конца, как романы Фитцджеральда, новеллы Сэлинджера, фильмы Уита Стиллмана. Тот день, когда мы не услышим больше его песни, будет означать, что все кончено. Тогда мы будем мертвы.

Все будет хорошо.

Не волнуйтесь за него. Все для него было легко и приятно. Он дергал мир за нити. Его сердце осталось молодым. Он всегда искал того, кто наблюдал бы за ним. Он был способен говорить о любви и о браке, даже если для него самого речь шла о нежной ловушке, старой черной магии, невозможной мечте. Годы его были нетерпеливы: все его завтра всегда были одним и тем же старым субботним вечером. Кто хочет быть миллиардером? Он один знал ответ на этот вопрос. Дамы непостоянны. Если надо, он им скажет, что они восхитительны, или что он их страстно любит, будет восхищаться тем, как они выглядят в этот вечер, задержится на тени их улыбки, закажет стаканчик, расскажет, с ними он молод, попросит у них Луну. Он уже слышал эту песню. Этот мир он знал. Женщин ему не хватало, лишь когда он думал о них. Тогда он мог быть ревнивым любовником. Когда дело не ладилось, он вздыхал: «Такова жизнь». Когда дела шли еще хуже, начинал пить, засев за пустой столик до самого рассвета, спрашивая себя без конца, что такое любовь, самая печальная штука на свете, когда исчезает. Он никогда не будет прежним. Никогда не улыбнется так, как раньше. Он попробует быть нечувствительным, избегать глупостей. Решение: быть довольным, будучи несчастным. Он вспоминал апрель, он обожал Париж, но Чикаго — вот город, созданный для него. Летний ветер приводил его в восторг. Ему нужно было все — и ночь, и день, «Случилось однажды», золото, падающее с неба, три монетки в фонтане. Что он будет делать с остатком своей жизни? В конечном итоге, никто не выиграл, но пусть ему дадут попробовать еще раз.

Он был таким, каким был. Одиноким человеком. Забудьте его немного. Он будет жить, пока не умрет.

Эта толпа. Кто все эти старики? Фрэнк изумленно таращился на них. Знакомые лица были физиономиями семидесятилетних старцев, опустошенными и горькими. Я не с вами, вы, должно быть, ошиблись адресом. В тот вечер он не был пьян, напротив — ум его был до крайности ясен. Такое не часто с ним бывало. Он созерцал свою публику с ужасом. Одышечный свист и вялые аплодисменты. Их щеки буквально стекали им на шеи. Складки жира, густые мазки крема после бритья, уровень холестерина, полысевшие черепа, «гамма-ГТ». Почти тридцать лет минуло с тех пор, как умер Кеннеди. Все прошло так быстро. Очки с двойными стеклами липли к прыщавым носам, усеянным лопнувшими прожилками. Некоторые на поверку не явились. Остекленевшие обеспокоенные взгляды ищут ценные таблички, указывающие, где туалеты. В их возрасте лучше предпринимать свои меры предосторожности. Кто вы такие? Он еле сдерживался, чтобы не спросить у них это. У всех такие рожи — и никто не позаботился о сигнале тревоги. Морщины на лицах — как плетение макраме. Кто за них всех бросил жребий? Действительно они сами. Разбитые сердца, гистеректомии, мошеннические банкротства, нездоровое ожирение, рак груди, дурно пахнущие богатства. Дерьмо, он повзрослел вместе с этими людьми. Эй, парни, мы были детьми вместе, мы целовали одних девчонок, и этого, черт возьми, я не забуду никогда. Опоздавшие по-прежнему подтягивались в зал, все в одышке, употев в своих пальто из верблюжьей шерсти. Они шли отыскать в его песнях остатки их общего прошлого. Синатра был их товарищем по разгрому. Он был женат на той же вечной женщине. Если он уже перестал быть знаменитым, если его фотография больше не украшала страницы журналов, они, разумеется, тоже с трудом узнавали его. Ему хотелось снова оказаться в своем частном самолете. Так долго быть на вершине — это знак несправедливости. Он нехотя взял микрофон. Вперед, давайте попробуем еще раз, покажем смелую улыбочку. Его губы зашевелились. Первые слова песни «Леди — бродяга» выскользнули из них. Во имя неба, пусть кто-нибудь избавит меня от них!