Уильям Хоффер - Только с дочерью

– Даби джан! – воскликнул он. – Ты слышал новости? В Тегеране захватили американское посольство. – Он рассмеялся.

Теперь Махмуди понял, что политика – дело отнюдь не шуточное. Поначалу – с безопасного расстояния почти в половину земного шара – он мог, ничем не рискуя, выражать свой энтузиазм по поводу революции и стремления аятоллы превратить Иран в исламскую республику. Его разглагольствования ничем ему не грозили.

Однако сейчас, когда студенты Тегеранского университета объявили войну Соединенным Штатам, Махмуди испугался за собственную безопасность. Это было не лучшее время для иранца в Америке, как, впрочем, и для жены такового. В Техасском университете Эй-энд-Ай двое неизвестных избили иранского студента, и Махмуди опасался, что его может постигнуть та же участь. Он боялся также возможного ареста или депортации.

В больнице кое-кто начал называть его «доктор Хомейни». Однажды он сказал, что на улице его чуть не сбила машина. Стали раздаваться телефонные звонки с угрозами.

– Мы до тебя доберемся, – как-то раз произнес в трубку голос с южным акцентом. – И прибьем.

Махмуди, по-настоящему испугавшись, нанял телохранителя, который должен был следить за домом и всюду нас сопровождать.

Когда-нибудь придет конец этому безумию? – думала я. С какой стати я должна косвенно участвовать в глупых мужских играх в войну? Почему нельзя оставить меня в покое и позволить мне быть женой и матерью?

Махмуди обнаружил, что не может выключиться из международной борьбы. Оставаться в стороне было практически невозможно. Его иранские друзья навязывали ему роль активиста, привлекали к организации демонстраций, использовали наш дом в качестве штаб-квартиры. Наши американские друзья и соседи, так же как и коллеги Махмуди, ожидали, а порою и требовали, чтобы он заявил о своей лояльности государству, обеспечившему ему достойный образ жизни.

Поначалу он колебался. Вдали от посторонних глаз он не скрывал своего ликования по поводу кризиса с заложниками, откровенно радуясь тому, что Америка продемонстрировала свое бессилие всему миру. Я ненавидела его за это, и мы шумно ссорились. Кроме того, он без конца возмущался американским эмбарго на поставки оружия в Иран. Утверждал, что это чистой воды мошенничество – мол, Америка попросту действует через третью страну, взвинчивая цены.

Тут случилось нечто странное. Некоторое время тому назад у Махмуди завязалась тесная дружба с доктором Моджаллали, нейрохирургом из Ирана. Поскольку доктор Моджаллали получил образование в Иране, то у него не было лицензии на медицинскую практику в Америке. Он работал лаборантом. Однако Махмуди относился к нему со всем уважением коллеги, и они дружно работали со студентами. Внезапно их отношения охладели. Махмуди не желал даже разговаривать с доктором Моджаллали, отказываясь объяснить мне причину.

В больнице Махмуди занял нейтральную позицию. И хотя он по-прежнему позволял иранским студентам собираться у нас дома, но пытался скрывать эти встречи и старательно избегал разговоров о политике, утверждая, что порвал с «Группой обеспокоенных мусульман». В больнице он полностью сосредоточился на работе.

Но урон уже был нанесен. Он слишком широко разрекламировал свои взгляды, благодаря чему стал легкой мишенью для каждого, кто в него метил.

Напряженность достигла кульминации, когда второй анестезиолог обвинил Махмуди в том, что тот пренебрегает своими обязанностями во время операции – он-де надевает наушники и слушает свой коротковолновый транзистор. Я вполне могла в это поверить. С другой стороны, я была хорошо знакома со спецификой профессии Махмуди. Мы с Махмуди безбедно жили на высокую зарплату анестезиолога, что вызывало откровенную зависть. Вероятно, коллега Махмуди, который тоже не перетруждался и не бедствовал, усмотрел для себя возможность самоутвердиться и воспользоваться ситуацией к собственной выгоде.

В результате этого противостояния больничный персонал разделился на два лагеря. Не вызывало сомнений, что нынешнее положение дел будет только ухудшаться, учитывая кризис с заложниками, который перерос в затяжной, неутихавший скандал.

К концу этого сложного года Махмуди оказался между двух огней, уязвимый как для одной, так и для другой стороны.

На Рождество мы отправились в Мичиган погостить у моих родителей. После предельного напряжения в Корпус-Кристи это была благодатная передышка. Родители устроили замечательный праздник; Джо, Джон и малютка Махтаб получили множество подарков. В течение праздничных, наполненных блаженным бездельем дней я размышляла о том, как бы нам выпутаться из неприятностей в Корпус-Кристи. Махмуди любил Мичиган. Согласился бы он сюда переехать, если бы подвернулась работа? И есть ли для этого какие-нибудь перспективы? Я знала: стоит ему встретиться с некоторыми из своих бывших коллег, как неизбежно зайдет разговор о работе; и в один прекрасный день я предложила: