Уильям Хоффер - Только с дочерью

Тут я вспомнила о своей спирали. Вдруг Махмуди о ней узнает? Что, если он изобьет меня до такой степени, что потребуется медицинская помощь и какой-нибудь иранский врач обнаружит спираль? Если меня не убьет Махмуди, то это может сделать закон.

– Я приведу тебя к Хомейни и скажу ему, что ты его осуждаешь, – рычал Махмуди. – Я сдам тебя на руки властям на том основании, что ты агент ЦРУ.

В другой ситуации я вряд ли отнеслась бы к этим угрозам всерьез. Но я много раз слышала, как людей бездоказательно обвиняли в чем-либо, а затем казнили или сажали в тюрьму без суда и следствия. Я была во власти этого безумца и столь же безумного иранского правительства. Я знала, что моя жизнь всецело зависит от воли Махмуди или его аятоллы.

Находясь в одной квартире со своим мучителем, я не рискнула спорить. Всякий раз, когда я видела, как в его глазах разгорается болезненный огонь, я заставляла себя прикусить язык и надеялась, что он не слышит стук моего сердца.

Больше всего его выводило из себя то, что я не мусульманка.

– Ты будешь гореть в геенне огненной, – вопил он. – А я попаду в рай. Очнись!

– Мне не дано знать, что случится, – мягко отвечала я, пытаясь его образумить. – Я не судья. Судья только Бог.

Те ночи, что Махмуди проводил со мной, мы спали в одной постели, но он не проявлял ко мне ни малейшего интереса. Несколько раз – пытаясь заслужить свободу – я придвигалась вплотную к нему и клала голову на плечо, отчего меня буквально тошнило. Но Махмуди оставался безучастен. Он со стоном переворачивался на другой бок.

Утром он оставлял меня одну, унося с собой дипломат – а стало быть, и телефон.

Я сходила с ума от страха и монотонности. Все еще не оправившись от чудовищных побоев, в тоске и отчаянии, я часами лежала в кровати, не в состоянии ни спать, ни подняться. Временами я расхаживала по квартире в поисках неизвестно чего. Несколько дней прошло словно в тумане. Долгое время меня не интересовало ни какое сегодня число, ни то, наступит ли завтра. Все, чего я хотела, – это видеть свою дочь.

В один из таких мучительных дней мне в голову закралась уже знакомая мысль, от которой я пришла в ужас. Я нащупала внутри себя медную проволочку. И замерла в нерешительности. А что, если начнется кровотечение? Ведь я сижу взаперти, без телефона. Что, если я умру от потери крови?

Но в тот момент мне было все равно – жива я или мертва. Я потянула за спираль и закричала от боли, но она не поддалась. Я попыталась еще несколько раз, сильнее, мучительно корчась. Спираль оставалась на месте. Тогда я взяла щипчики из маникюрного набора и уцепила ими проволочку. Затем, медленно и равномерно, вскрикивая от жуткой боли, я все-таки вытянула ее. В моих руках оказался кусочек меди, соединенный с пластмассой, и этот кусочек мог грозить мне смертным приговором. Внутри у меня все болело. Я подождала несколько минут – не начнется ли кровотечение.

Я разглядывала узенькую полоску матово-белого пластика меньше дюйма длиной, скрепленного с медной проволочкой. Что мне теперь с этим делать? Я не могла так просто выбросить спираль в мусорное ведро и таким образом подвергнуть себя риску – стоит Махмуди ее обнаружить, он, как врач, сразу все поймет.

Смыть ее в унитаз? Я не была уверена, что она проскочит. Вдруг спираль застрянет в трубе, придется вызывать слесаря, он извлечет этот странный предмет и покажет Махмуди источник засора.

Металл был мягким.

Может, его удастся изрезать на куски. Среди швейных принадлежностей Нассерин я нашла ножницы и принялась за дело.

Затем я достала припрятанный столовый нож и быстро сняла жалюзи. Высунувшись из окна, я дождалась подходящего момента и, когда никто меня не видел, развеяла крошечные кусочки по улице Тегерана.

Папин день рождения был пятого апреля. Если он еще жив, то ему должно исполниться шестьдесят пять. День рождения Джона – седьмого апреля. Ему исполнялось пятнадцать. Может, он думает, что меня уже нет в живых?

Ни тому, ни другому я не могла сделать подарок. Не могла испечь пирог. Не могла позвонить и поздравить. Не могла послать открытку.

Я даже не знала, когда именно состоялись их дни рождений, так как потеряла счет дням.

Иногда по ночам я выходила на балкон, смотрела на луну и думала: как ни велик мир, а луна на всех одна – ее видят Джо и Джон, мама с папой и я. Ту же луну видела Махтаб.

Эта мысль давала мне ощущение близости к ним.

В один прекрасный день я выглянула из окна на улицу, и у меня перехватило дыхание. На тротуаре по другую сторону улицы стояла мисс Алави и смотрела на меня. Сначала я подумала, что это призрак – плод моего воспаленного воображения.