Джонатан Коу - Клуб Ракалий

К этому времени (4.20 следующего дня) произошло еще два события, одно смешное, другое нет. Хотя на самом деле смешным одно из них считаем, похоже, лишь мы с мамой. Или только мы еще и сохранили здесь чувство юмора?

Погода просто невероятна. Папа поднялся утром (в 6.30), чтобы снова раскинуть тент, затягивал на кольях веревки под холоднющим ветром и дождем. Так что он был в ужасном настроении еще и до того, как Пол с Бенжаменом затеяли самый последний их крикливый спор. На сей раз о Дуге Андертоне. Дуг сейчас отдыхает с какой-то счастливицей в Португалии, и Бен надеялся получить от него, еще до отъезда, письмо, однако оно так и не пришло. Пол ни с того ни с сего снова заговорил о нем сегодня, сказал, что его это нисколько не удивляет. Пол, по его словам, всегда знал, что, как только они закончат школу, Дуг просто отбросит Бенжамена в сторону, будто камень. Он считает Дуга жестоким и расчетливым. (Я-то знаю, думает он так потому, что Дуг однажды поставил Пола в нелепое положение, напечатав в журнале его частное письмо. К тому же и преглупое.) Потом Пол еще и повернул нож в ране, сказав, что Бенжамен обманывает себя, если полагает, будто хоть кто-нибудь из друзей станет поддерживать с ним отношения после школы. После школы, сказал Пол, никто и ни с кем отношений не поддерживает. Он упомянул даже о Сисили, сказал, что Бен ее, скорее всего, никогда больше не увидит.

Бен отвечать Полу не стал, однако таким расстроенным я его еще не видела. Я думала, он заплачет. Он и сейчас такой — сидит рядом со мной на софе и, я вижу, напряженно о чем-то думает, стараясь прийти к какому-то решению. Насчет чего, не знаю.

Пожалуй, придется позаимствовать из блокнота Бенжамена листок и после подклеить его к этой странице.

Ну хорошо, теперь о смешном. Папа только что возвратился в виде самом плачевном. Настоящей уборной в нашем прицепе нет, только химический туалет, то и дело наполняющийся мочой и какашками, — чего уж тут жеманничать или ходить вокруг да около. Папе приходится через день таскаться на другой конец поля, к выгребной яме, и опорожнять в нее туалет. Та еще работка! Да только сегодня ветер был настолько силен, что папу всего обрызгало. Обрызгало сверху донизу, пока он все это вываливал, папа и опомниться не успел, как оказался покрытым с головы до ног отходами семейного, так сказать, производства.

Так вот, вчера мне казалось, будто он ругается последними словами, но теперь я понимаю — это были только цветочки. Папа, насквозь мокрый, воняющий хуже некуда, стоял под тентом, ветер выл, точно при шторме в десять баллов (по-моему, их именно столько и было), а он орал на маму: «Предполагается, что мы в е-ном отпуске, предполагается, что люди во время отпуска отдыхают, валяются под е-ным солнцем и пьют коктейли, а посмотри на меня — промок до костей и весь в г-не, да и все мы в самом центре ср-го муссона…» — и так далее и так далее, с полчаса, не меньше.

Что ж, я готова просить прощения, но мне же следует видеть во всем смешную сторону. В самом деле, хохотала я как истеричка. И маму этим заразила. Папа пришел в ужас. Не мог поверить, что мы смеемся над ним, в его-то состоянии, хотя мы смеялись не над ним, а над жутким положением, в которое попали, над тем, что отдых наш обернулся полным кошмаром.

Возможно, женщины лучше умеют обращать подобные вещи в шутку. Бенжамен уж точно ничего смешного в них не увидел. Вот только сейчас — минут пять назад — он встал с софы и сказал: «Папа прав. Так отдыхать нельзя. Пора мне выбираться отсюда».

Интересно, что он имел в виду?

9.40 вечера. Ладно, теперь мы это знаем. Он сказал, что хочет вернуться домой, в Бирмингем, и папа отвез его на вокзал в Пулхели и посадил на поезд. Поездка его ждет отвратительная, три пересадки, надеюсь, все обойдется. Здесь так по-прежнему и льет. Наверное, Бенжамен поступил правильно, но только мне хотелось бы, чтобы он не оставлял меня тут в беде, в обществе одной лишь Агаты Кристи.

Брось, Лоис, ты справишься! С тобой случались вещи и похуже! Как там говорил доктор Сондерс?

Буря так и бушевала. В пяти ярдах перед собой Бенжамен почти ничего не видел. Узкие, извилистые тропки казались бесконечными. Машин больше не было, никакие прохожие вот уж час как не попадались ему навстречу. Он заблудился, и самым безнадежным образом. В ничем не нарушаемой тьме с язвившими ему глаза стрелами дождя он не смог бы даже сказать, лежат ли горы слева, а океан справа. Стихия стерла все ориентиры. После того как отец посадил его в Пулхели на поезд, Бенжамен подождал, пока отъедет отцовская машина, и мигом соскочил на перрон. Возвращаться в Бирмингем он вовсе не собирался. Он собирался найти Сисили.