Джон Берендт - Полночь в саду добра и зла

Вестибюль Армстронг-хауз был похож на пещеру с мраморным полом и камином, напоминающем об эпохе средневековых баронских замков. На одной из стен красовался портрет британского вельможи в красной накидке, выполненный в полный рост. Под этим портретом в кресле дремал старый портье, мистер Гловер. Служительница, сидевшая у входа на широкую лестницу, шепотом сообщила, что надо подняться наверх.

Большой, элегантный кабинет Сонни Зейлера размещался в бывшей спальне хозяина дома. Из высоких французских окон открывался вид на Оглторпский клуб. Ни стенах, где можно было ожидать увидеть портреты основателей фирмы, красовались цветные фотографии Уги I, Уги II и Уги III. На мощные плечи каждого бульдог была натянута красная футболка; на груди четко выделялась буква G – Джорджия. Сам Зейлер в белой рубашке с короткими рукавами сидел за столом. Адвокат оказался крепким широкоплечим мужчиной. Когда я вошел, он поднялся со своего места так стремительно, как бросается в атаку прорывающийся по центру поля полу «защитник. Мы пожали друг другу руки. На пальце Сонни был надет перстень, размерами напоминающий кастет, Мелкие бриллианты на кольце складывались в слова: ДЖОРДЖИЯ – НАЦИОНАЛЬНЫЙ ЧЕМПИОН – 1980; Я сел за стол напротив хозяина. Было четверть шестого, но, кто знает, может, у Зейлера спешили часы?

– Вы проведете этот процесс не так, как прошел первый? – спросил я.

– Конечно, черт возьми, – ответил он. – У нас составлен абсолютно новый план игры. Самой большой ошибкой защиты на прошлом процессе была полная неготовность во всеоружии встретить гомосексуальную тему. Бобби Ли Кук полагал, что сумел исключить этот щекотливый предмет из судебного разбирательства и набрал в жюри старых дев и школьных учительниц. Это катастрофа. На всей защите был поставлен жирный крест, когда Лоутон разрешил свидетельствовать тем двум панкам – дружкам Хэнсфорда, которые подтвердили, что между Джимом и Дэнни существовали половые отношения. Я усадил Джима на то самое место, где сидите вы, и сказал: «Послушайте, мы не можем второй раз допустить одну и ту же ошибку. Если мы это сделаем, он снова выпустит на присяжных тех двух парней, и все завертится, как в прошлый раз. Вы должны рассказать об этом сами, своими собственными словами. Расскажите все спокойно и мягко, чтобы сгладить тяжкое впечатление и погасить ажиотаж». Но Джим уперся – он не желал этого делать. Просто отказался и все. Заявил, что не может говорить об этом в присутствии своей матери. Тогда я сказал ему: «Бога ради, перестаньте, Джим. Ваша мать сидела в зале суда и все слышала!» – «Но не от меня!» – возразил Джим. Я подумал минуту и нашел выход: «А что если удалить вашу мать из зала суда на время вашего допроса? Тогда она ничего не услышит из ваших уст». Джим нехотя согласился. Я попросил его не беспокоиться, пообещав подобрать таких присяжных, которые не упадут в обморок при слове «гомосексуализм».

– И как конкретно вы планируете это сделать? Зейлер задумчиво оперся локтями о стол.

– Ну, мы собираемся поступить следующим образом: спросим потенциального присяжного, не почувствует ли он каких-либо затруднений, если узнает, что подсудимый – гомосексуалист. Они, конечно, в один голос заявят: «Что вы, конечно, нет, никаких проблем не будет». Тогда мы спросим их: «Хотели бы вы, чтобы учителем ваших детей в школе был гомосексуалист?» На этом вопросе поймается большинство из них. «Я бы не хотел, нет». Таких людей мы исключим. Если же кандидат в присяжные уклонится от ответа на этот вопрос, мы добьем его следующим: «Есть ли гомосексуалисты в церкви, куда вы ходите?» Короче, если у человека есть предубеждение, мы рано или поздно докопаемся до него.

Зейлер не был заинтересован в смене округа, где должно разбираться дело.

– Как бы нам не пришлось об этом пожалеть, – сказал он. – Никто не может предугадать, как сложится тогда процесс. Мы потеряем возможность им управлять. Слушания могут назначить, например, в графстве, Уэр. – Зейлер округлил глаза. – Но там же нет никого, кроме заскорузлых южан. Эти люди считают грехом, заниматься сексом с собственной женой при свете. Да они линчуют Джима еще до вынесения приговора. Так что, я думаю, лучше всего провести повторное разбирательство именно в Саванне. Обвинение окружного прокурора не так сильно, как кажется, а сейчас оно стало еще слабее.

– Почему? – вставил я вопрос.

– А я вам объясню, почему. Лоутон любит говорить, о неопровержимых, с его точки зрения, объективных уликах против Джима. Все это – дерьмо собачье. У него два любимых дитяти: теория остатков пороха и теория coup de grace. Он утверждает, что отсутствие, остатков пороха на руках Дэнни доказывает то, что он не стрелял и что Джим подошел к лежавшему на спине Хэнсфорду и дважды выстрелил в него – в спину и в голову. Но мы играючи разобьем оба эти аргумента. Я говорю вам об этом, потому что все это уже сказано окружному прокурору.