Мирча Элиаде - Гадальщик на камешках (сборник)

— Ах, наконец-то! — воскликнул Гаврилеску, торжествующе помахивая бумажником. — Оказался на своем месте… Отсчитал деньги и протянул ей.

— Отведите его в хижину, — промолвила старуха, поднимая взгляд от чашки кофе.

Кто-то схватил Гаврилеску за руку, и, испуганно обернувшись, он увидел рядом девушку, которая соблазняла его у ворот. Он последовал за ней в смущении, держа под мышкой шляпу с предметами, извлеченными из карманов.

— Так помни, — сказала девушка, — да не перепутай их: цыганка, гречанка, еврейка…

Они пересекли сад, прошли перед высоким зданием, крытым красной черепицей, которое Гаврилеску приметил еще с улицы.

Вдруг девушка остановилась и, заглянув ему в глаза, молча усмехнулась. Гаврилеску, распихивая содержимое шляпы по карманам, говорил:

— Я артист. Ах, я остался бы здесь, под этим шатром деревьев. — И он указал шляпой на старые орехи. — Люблю природу. В этакий зной тут прохладно и дышится легко, как в горах… Но куда мы идем? — спросил он, видя, что девушка подошла к деревянной изгороди и открывает калитку.

— В хижину… Как велела старуха…

Она снова схватила его за руку и потащила за собой. Они вошли в запущенный сад, где розы и лилии терялись в зарослях бурьяна и шиповника. Здесь снова дохнуло зноем, и Гав-рилеску заколебался.

— Я, верно, ошибся, — произнес он разочарованно. — Мне хотелось насладиться прохладой среди деревьев…

— Погоди, сейчас войдем в хижину, — перебила его девушка, указывая на заброшенный старый домишко, едва приметный в глубине сада.

Гаврилеску, нахлобучив шляпу на голову, мрачно следовал за нею. Но в прихожей сердце его заколотилось с такою силой, что он принужден был остановиться.

— Почему-то волнуюсь, — пробормотал он. — Сам не знаю почему…

— Не пей слишком много кофе, — прошептала девушка, открывая дверь и вталкивая его в комнату.

Это было помещение, границы которого терялись в полумраке, потому что шторы были приспущены, и в неверном свете ширмы было не отличить от стен. Он пошел вперед, ковры под ногами становились все толще, все мягче, ноги погружались в них, точно в перину, а сердце билось с каждым шагом все быстрее; наконец, он в испуге остановился. И тогда, в то самое мгновение, он вдруг почувствовал прилив счастья, будто снова был молод и весь мир принадлежал ему и Хильдегард тоже.

— Хильдегард! — воскликнул он, обращаясь к девушке. — Я не думал о ней вот уж двадцать лет. Это была моя большая любовь. женщина моей жизни!..

Но, обернувшись, увидел, что девушка, к которой он обращался, скрылась. И ощутил едва различимый экзотический запах и услышал, как кто-то захлопал в ладоши, а комната стала наполняться странным, мистическим светом — будто медленно, очень медленно, одна за другой, открывались занавески и в нее проникал свет летнего заката Гаврилеску успел заметить, что ни одна занавеска не шелохнулась, и тем не менее перед ним, всего на расстоянии нескольких метров, оказались три девушки, они легонько хлопали в ладоши и смеялись.

— Ты избрал нас, — сказала одна из девушек. — Цыганку, гречанку и еврейку. — Но посмотрим, сможешь ли ты отгадать нас, — сказала другая.

— Посмотрим, сможешь ли ты угадать, какая из нас цыганка, — прибавила третья.

Гаврилеску, уронив соломенную шляпу, завороженный, уставился на девушек, будто видел не их, а нечто за ними, нечто скрытое за ширмами.

— Как хочется пить! — прошептал он вдруг, поднеся руку к горлу.

— Старуха прислала тебе кофе, — сказала одна из девушек.

Она исчезла за ширмой и вернулась с круглым деревянным подносом, на котором стояли чашка кофе и джезва. Гаврилеску схватил чашку, выпил кофе залпом и, с улыбкой возвращая пустую, повторил шепотом:

— Ужасно хочется пить.

— Теперь будет очень горячий, прямо из дже-звы, — сказала девушка, наполняя чашку. — Пей осторожно…

Гаврилеску попытался пить, но кофе был такой горячий, что обжигал губы и — увы! пришлось опустить чашку на поднос.

— Пить хочется, — уныло повторял он. — Если бы немного воды…

Тогда исчезли за ширмой две другие девушки и вскоре появились вновь, неся уставленные подносы.

— Старуха прислала тебе варенье, — сказала одна.

— Розовое варенье и щербет, — прибавила другая.

Но Гаврилеску впился глазами в кружку, наполненную до краев водою, и, хотя рядом стоял толстый зеленый матового стекла стакан, схватил ее обеими руками и поднес к губам. Он пил долго, шумными глотками, запрокинув голову. Опорожнив кружку, со вздохом поставил ее на поднос, вытащил один из платков и, отирая лоб, провозгласил: