Мирча Элиаде - Гадальщик на камешках (сборник)

Шофер грузовика, осведомленный из газет о Кукоанеше, ничуть нас не испугался, напротив, важность его роли в этом предприятии ему польстила, и он даже позволил себе дать нам несколько полезных советов. К четырем часам утра мы добрались до гор Пэдукьосул, где решили спрятать Кукоанеша на несколько дней, пока я не привезу ему необходимый для сооружения домика инструмент. Грузовик остановился возле укромной ложбины, окруженной со всех сторон лесом, склон нам тоже понравился: весь зарос густым кустарником, неподалеку бежит ручеек — мы услышали приглушенное журчание. Когда Кукоанеш вылез и с наслаждением потянулся, привстав на цыпочки и запрокинув голову, нам с шофером чуть не сделалось дурно: он был огромен и словно бы рос на глазах, заслоняя своей широкой спиной горы, которые вдруг показались холмиками.

— Прекрасно!.. Прекрасно!.. — разобрали мы в долгом и изобильном потоке ворчания, стонов и присвистов.

Из мешка, который всю дорогу не выпускал из рук, Кукоанеш извлек нераспечатанную коробку папирос. Повертел и устало протянул мне, чтобы я разорвал бумагу и развернул серебряную фольгу. Пальцы Кукоанеша не справлялись с этой слишком мелкой для них работой. Однако он неплохо держал папиросу и даже сумел воспользоваться зажигалкой. Но я понял, как трудно Кукоанешу курить, увидев, что после нескольких жадных затяжек он просто мусолил папиросу в уголке рта. Она казалась соринкой, прилипшей к его огромным губам, и готова была упасть, подрагивая от малейшего их движения. Впрочем, через две-три затяжки она была докурена до мундштука. Ему нужны особые папиросы, подумал я, или сигары, а может, придется заказывать специально по его росту…

— Прекрасно! — различил я сквозь свист и шорох.

И тут Кукоанеш заговорил, прилагая неимоверные усилия, чтобы мы его во что бы то ни стало поняли. Он без конца повторял один набор звуков, и давалось ему это с большим трудом — он уже разучился говорить.

— Боркс!.. — почудилось мне. — Воркс… Вретинкс… крецинкс… тос… туес…

— Говори с паузами! — крикнул я что было силы.

— Хашоу, — ответил он и начал сначала: — Боркс! Боркс борбрули! Боркс брули!

Громовой раскат хохота, размноженный эхом, исполнил меня священным ужасом. Я понял одно: настроение у Кукоанеша превосходное. Ах, если бы он хотя бы понимал то, что говорим ему мы! А он, смеясь, повторил: 'Боркс борбрули! Я передаю, хоть и очень приблизительно, те звуки, которые слышал, и передаю их так, как если бы изображал голосом свист пули, скрип двери, скрежет стекла, падение бомбы. 'Боркс' весьма отдаленно напоминало то, что произносил Куко-анеш, настолько изменяя его раз от разу, что я невольно спрашивал себя, то ли это самое слово. И вдруг меня осенило:

— Уох рориш [12] Глас народа! (лат.) — крикнул я и увидел, как осветилось его лицо.

Слегка наклонившись, он с улыбкой положил мне руку на плечо и вновь с тем же упорством начал:

— Боркс… бретинкс… кретинке… туес… Теперь мне было нетрудно догадаться, что он имеет в виду другое латинское выражение, которое тоже начинается с 'уох'. И я крикнул ему:

— Уох сатапоз т йезейо? [13] Глас вопиющего в пустыне? (лат.)

Он радостно закивал. Шаг, другой, третий — и он уже у дальнего холма. Воздев руки к небу, он опять стал похож на устрашающего пророка: и говорит, и воет, и зовет, обращаясь к окружающим горам и долинам, нас уже не видя. Конец! — пришло мне на ум. Я оглянулся на шофера — тот застыл, не в силах отвести взор от моего друга в клубящихся одеждах. Видя, что шофер мне не в помощь, я залез в грузовик и принялся его разгружать. Минут десять работал один, потом вместе с шофером. А Ку-коанеш продолжал свою беседу с лесом и небом. Может, он молится, думал я, а может, проклинает?

Я подошел к холму поближе и принялся кричать что есть мочи. С большим трудом, но он меня услышал. Спустился вприпрыжку, встал на колени и приблизил ухо к моему лицу. Все так же громко крича, я сообщил ему, что все вещи выгружены, теперь надо найти место для палатки, лучше где-нибудь в зарослях, и что у нас совсем не осталось времени: грузовик в первой половине дня должен быть в Бухаресте, а мне предстоит множество покупок, которые я постараюсь ему доставить следующей ночью. Пусть он ждет две ночи подряд примерно в этом месте. Я просигналю ему фарами или клаксоном. Говорил я все это не меньше пяти минут и устал неимоверно, потому что кричал, повторяя без конца одно и то же на его недоуменное мотание головой. Потом мой приятель обхватил меня, поднял на руки, как малого ребенка, и стал отвечать. Теперь настал мой черед ничего не понимать. Шофера он похлопал по спине, и все втроем мы понесли наш груз в ложбину. Место мы выбрали замечательное, о каком мог мечтать и отшельник, — небольшая рощица у высокого лесистого склона, с другого склона сбегает ручей. Кукоанеш дал нам понять, что поставит палатку сам, без нашей помощи. Он только протянул мне коробки с папиросами, чтоб я их открыл. А потом уселся на камень, запахнул на голых коленках халат и запел песню, которую слагало его одиночество и одиночество гор.