Авраам Иехошуа - Господин Мани

— Да, мне так кажется, сэр. Подумайте, кто из нас не мечтал стать героем, разоблачив шпиона, проснуться в один прекрасный день и раскрыть тайного врага? Мы все окружили этого офицера, зашедшего прямо с улицы, — я еще помню: на его шинели блестели капли дождя — и стали выуживать из него все, что он знает. Я пробился к нему и спросил: "Кто он? Конечно, араб?" — потому что в тот момент у меня не было сомнений: кто, кроме арабов, может шпионить против Соединенного Королевства? Но он улыбнулся и сказал: "Нет, как раз это один из наших", а потом, глядя на меня в упор своими голубыми глазами, поправился, не в силах сдержаться: "Как бы из наших — один из евреев, что к нам тут прибились". Он прекрасно знал, кто я по национальности, и улыбнулся весьма вызывающе — то ли в шутку, то ли всерьез. Я помню, сэр, что в эту минуту меня как ножом полоснуло, — это был страх, и не из-за антисемитской нотки, этому я не придаю никакого значения и отношусь к таким вещам всегда хладнокровно, а из-за такого стечения обстоятельств: шпион-еврей, и именно в Иерусалиме, Кларк уезжает завтра ночью и мне представляется возможность выступить на таком важном процессе, а тут из-за того, что я еврей, из излишней щепетильности меня могут этой возможности лишить.

— Совершенно верно, сэр.

— Совершенно верно.

— Да, сэр, чтобы не ставить меня в неудобное положение.

— Конечно, сэр. Вы же знаете, чем занимается такая прокуратура, как наша: дезертиры, драки между солдатами, случаи воровства, пьянство, невыполнение приказов — от тридцати до шестидесяти суток военной тюрьмы и штраф в одну гинею. А тут такое дело, придется так глубоко копнуть, может, до глубины, за которой смерть. Возбужденный, я выскочил из клуба и побежал в дивизионную тюрьму возле Яффских ворот — там, я думал, содержится арестант. Я тогда еще не знал ни кто он такой, ни как его звать, но одно я знал твердо — нельзя допустить, чтоб меня отстранили от этого дела. Я замедлил шаг возле места, которое называется Башня Давида, — это как наш Тауэр в миниатюре, если такое сравнение позволительно, — задумался и вдруг увидел, что в одном из переулков, отходящих от пустынной площади, притаился еврей в черном, стоит и пристально смотрит; меня осенило: он, конечно же, связан с задержанным, хочет разведать, что с тем будет; слух уже дошел до Иерусалима, их Иерусалима, и вот их первый посланец, причем выбрали самого неприметного, самого вечного и метафизического. Только потом я узнал, что посланцы и те, кто их посылает, на самом деле одно…

— Простите, сэр, я опять забегаю вперед.

— 28 февраля, сэр. На следующий день в нашей прокуратуре.

— Мы знали, что военная полиция ведет следствие в Башне Давида, из канцелярии генерала несколько раз спрашивали майора, но майор Кларк был вне пределов досягаемости уже несколько дней — укладывал чемоданы, закупал подарки: восточные украшения, шелковые платки, расшитые коврики — для всего английского высшего света; его с нетерпением переходящим в раздражение ждали в поместье Беланхайм, а тут ему на голову свалился этот шпион, и майор очень боялся, что ему прикажут остаться и взять следствие в свои руки в то время, как в Англии, как на дрожжах, поспевает его наследник и вся британская армия во всей своей мощи не в состоянии остановить этот процесс. Так он и носится целый день от портных и ювелиров в подвал, где ведется следствие, оттуда в канцелярию генерала; как вихрь проносится по прокуратуре, вороша своды законов, однако мне пока не говорит ни слова, не говорит: "Берите следствие на себя", — хотя и понимает, как я мечтаю об этом. А я вижу, что он не расстается с бутылкой и взгляд у него как у загнанной собаки…

— Он, по-моему, сэр, не то, чтобы предпочитает какой-либо один сорт, а просто пьет все, что попало. А вечером старший сержант передает приказ четырем офицерам остаться в прокуратуре, является майор Кларк, глаза красные, зрачки расширенные, даже его обычного легкого косоглазия не заметно; он одет по всей форме, медали блестят. Мы сразу поняли, что он одолел генерала и получил разрешение ехать жениться; знали мы и то, что на Ближний Восток он никогда не вернется, потому как тесть уже приготовил ему местечко в генштабе, чтобы птичка, которую с трудом удалось заманить в гнездо, теперь уже оттуда не упорхнула. Он созвал нас, на столе перед ним раскрытый свод военных указов и папка с грифом «секретно», он обращается ко всем четверым, но смотрит только на меня, потому что он меня хорошо знает и понимает, что двадцать четыре часа в сутки я готовлю себя на эту роль. Он рассказывает о всех перипетиях, о своих сражениях с генералом и в конце концов произносит: "Итак, вы, наш еврейчик, возьмете дело этого еврея на себя. Не забывая, кому вы присягали на верность, проведете как положено следствие, подготовите обвинительное заключение, так, чтобы комар носа не подточил, и потребуете расстрела, поскольку закон предусматривает высшую меру и в штабе дивизии хотят крови — из-за этого человека мы потеряли боевую технику в Трансиордании, полегло немало солдат. Поэтому вы будете действовать оперативно и позаботитесь о том, чтобы они получили желаемое и как можно скорее, ведь если один еврей потребует смертной казни для другого еврея, кто откажет ему в такой просьбе, есть в этом своя особая прелесть"…