Яков Шехтер - Астроном

Мы уселись на рундук, Петр разлил по жестяным кружкам крепкий, густо пахнущий чай, достал чекушку.

– Чтоб не посуху, – добавил он, ловко срывая крышку.

Пить водку я отказался, поэтому пировали мы так: комендор прикладывался к бутылочке, аккуратно оттирая усы и крякая после каждого глотка, а я отхлебывал чай. Однако наше пиршество почти сразу было прервано ужасающими криками, несущимися из соседнего кубрика.

– Что это? – спросил я.

– Да новобранцу жопу рвут, – равнодушно ответил Петр и сделал солидный глоток.

– Как это, рвут? – удивился я.

– Обыкновенно, рым-болтом.

– За что, и разве можно так с человеком обращаться?

– Ты, Абраша, на флоте человек свежий, – рассудительно начал Петр. – За что тебя адмирал привечает, не ведаю, однако ж, видимо, есть в тебе скрытая хитрость. Но хитрость хитростью, а опыт опытом. На опыте весь наш флот держится, вся держава.

Опыт, Абраша, – он снова приложился к чекушке, – есть бесценный продукт человечьей жизни, помноженный на умудрение и памятливость. Вот приходит на флот молодой моряк. Ну какой из него, в задницу, матрос? Так, доска неструганная. Ему еще сто палуб выдраить надо и пуд солонины съесть, пока он в матроса превратится. И кто ему поможет? – Петр выпятил и без того выпуклую грудь и гулко ударил по ней кулаком. – Мы поможем, старшие товарищи. Потомут-ко без нас ни хрена он не узнает, ни о море, ни о жизни, ни о службе царской. И ежели матрос с умом и прилежанием выполняет указания умудренных товарищев своих, то путь его хоть и не сладок, но прям и полезен, как ему самому, так и службе.

Но бывают дураки нахальные, и на все у них свой ответ и присловье. Чегой-то они читали, чегой-то слышали, и мнение свое на всякий предмет составить успели. А я говорю им, мненье свое в карман засунь, да зашей, чтоб случайно не вывалилось.

Которые поумнее так и делают, а котрые нет, залупаться начинают. Вот и приходится их учить через задний проход. Как в жопе своей он чужой предмет почувствеет, – Петр расхохотался, поглаживая себя между ног, давая тем самым понять, о каком предмете идет речь, – так сразу в голове у их что-то расширяется вместе с жопой, и службу нести начинают в соответствии с уставом и указаниями старших товарищей.

Мне уже доводилось слышать разговоры о содомии среди матросов, но мне они казались вымышленными или сильно преувеличенными. Также как и мат, в котором угроза подвергнуть извращенному сношению одно из самых распространенных ругательств. Честно говоря, до сих пор я воспринимал его только как фигуру речи. И вот, оказывается, это вовсе не пустые угрозы и не просто брань! Конечно, когда столько молодых парней и мужчин годами не видят женского общества, носясь по волнам на своих кораблях, то может случиться и такое. Но чтобы силой, и в качестве наказания?

Крики из соседнего кубика перешли в мычание, похоже, несчастному заткнули рот кляпом. Я не верил своим ушам.

– А причем тут рым-болт, – с трудом вымолвил я.

– Молодец, – комендор хлопнул меня по плечу. – Зришь в корень. Ты мужика уже имел?

– То есть?

– Мужика в задницу трахал? – уточнил комендор.

Одна мысль об этом вызвала во мне дрожь отвращения. Я не мог говорить, а только отрицательно покачал головой.

– Ничего, – успокоил меня комендор. – Походишь с нами, все в мире попробуешь. И стесняться перестанешь, как девка красная. Ишь, зарумянился-то!

Он допил водку и хлопнул себя по коленям.

– Эх, хороша была Маша, да кончилась не к сроку! Так вот, Абрашка, мужик не баба, силой его не возьмешь. Ежли он задницу сжимает, хрен туда хрен засунешь.

Он осклабился, довольный произведенным каламбуром.

– И тут на помощь приходит морская смекалка. И опыт, дружок, и опыт, первое во всяком деле затейство. Он жопу свою пружинит, а ему в нее рым-болт загоняют и мышцу, что дырку держит, через край рвут. После этого ему хоть оглоблю туда сувай, все пролезет. И ставят этого молодца на ночное обслуживание кубрика. После двух-трех вахт становится он покорным и послушным, как бархотка, для чистки сапог. Ему урок, другим наука.

Мычание в соседнем кубрике смолкло, лишь изредка оттуда доносились сдавленные стоны.

– Но как же он живет с такой раной? – в ужасе спросил я.

– Да уж как может, – гоготнул комендор. – Несколько недель говно из него на ходу валится, и ходит он с подкладками, точно баба с кровями. А когда жопа подживает, все восстанавливается. Правда, каждый раз садясь на очко, он этот рым-болт вспоминает, но уж кто тебе виновен, дружок, сам виноват, теперь помни.