Яков Шехтер - Астроном

На следующее утро мы вместе заступил на пост и жизнь покатилась по строго размеренному порядку. В семь пятнадцать я с Моти оказывались на крыше, запирали входную дверь и начинали устраиваться. Одно армейское одеяло, растянутое между прутьями арматуры, прикрывало пост наблюдения. Арабы, то ли по суеверной привычке, то ли рассчитывая в будущем надстроить дом, не обрезают железные прутья опор, оставляя их свободно ржаветь и покрываться грязью. Это нас и спасало, ведь не окажись на крыше таких железяк, наблюдателю пришлось бы жариться под открытым солнцем.

Второе одеяло мы укладывали на две стороны парапета в углу крыши и прижимали ящичками с патронами. Одеяло прикрывало от солнца уголок отдыха и медитации, в котором свободный от наблюдения израильский воин мог сладко дрыхнуть или читать.

Взгляд сверху на ситуацию касался нас крылом всего на несколько мгновений в день, а затем воспарял куда-то под облака исторической справедливости и государственного смысла. На мыльной поверхности быта расхаживали в своих галабие арабки, настороженно следили за ними плохо выбритые мужья, сушилось белье, была пыльная крыша и беспощадное солнце, и ситуация больше походила на обыкновенную тяжбу соседей, чем на конфликт между двумя народами, двумя культурами, двумя цивилизациями

Хеврон – сонная окраина арабского мира. Мы, горожане конца двадцатого столетия, словно усевшись в машину времени, вернулись лет на сто назад. По улицам Хеврона громыхали телеги, запряженные лоснящимися, упруго-коричневыми лошадьми. Мелко семенили белые и серые ослики, вдетые в замысловатые рамы, на которых умещались ящики с фруктами и овощами, какие-то кувшины и сам хозяин, одетый в невообразимо живописную куфию, схваченную черным жгутом. Полы длинного халата почти касались земли, по обе стороны рамы выступали ноги наездника в растоптанных туфлях с торчащими из них загорелыми пятками, покрытыми одеревеневшей кожей.

Изредка проезжал всадник, сдерживая тонко перебирающую ногами высокую лошадь. Она шла боком, всхрапывая и косясь блестящими глазами на пробегающие двери и решетки, и хозяин легонько постукивал ее по крупу коротенькой палкой на широком коричнево-черном ремешке, охватывающем его запястье.

Первые этажи домов, выходящих на улицу, были заняты магазинами. Тяжелые стальные двери от пола до потолка запирались огромными ключами. Жили боязливо – окна-витрины были плотно забраны решетками.

В конце нашей улицы, замыкая собой Хеврон, располагался небольшой храм русской православной церкви. Монахи в сутанах каждое утро направлялись к центру города и, спустя несколько часов, возвращались, нагруженные пакетами и сумками. В Израиле уже давно никто не ходит пешком за покупками, домохозяйки подъезжают в автомобиле к супермаркету, и загружают багажник до самого верха. Арабы возвращаются с рынка, погоняя крепко навьюченного ослика. И только русские монахи, невзирая на жару, волокли тяжеленные корзины.

Но, может быть, в этом и заключалась их духовная работа, неустанный труд по укрощению плоти и преисполнению святостью. Все они были молоды, стройны, двигались легко и пружинисто, словно не умерщвляли себя постами и молитвами, а проводили время в спортивном зале. Моти предлагал крикнуть им с крыши какой-нибудь лозунг позабористее, вроде «Ленин, партия, комсомол» но, поколебавшись, решил, что такое поведение не будет соответствовать высокому званию израильского агрессора.

Тема разговора с русскими монахами, регулярно заплывала на крышу и, повертевшись некоторое время по ее чешуйчатой бетонной спине, постепенно сходила на нет. Кроме общего языка нас с ними ничего не связывало, да и какой разговор мог вестись с высоты пятиэтажного дома.

Хевронские арабы очень набожны. В пятницу с утра весь город – мужчины, женщины, дети отправляются молиться в Усыпальницу. Старинное здание, возведенное царем Иродом над пещерой, где похоронены Авраам и Сарра, Исаак и Ривка, Яаков и Лея, а также Адам с Хавой, неоднократно переходило из рук в руки. Несколько веков там находилась церковь крестоносцев, а потом, после завоевания страны Салах-эт-Дином, – мечеть. Здание огромно, и в него набиваются многие тысячи молящихся. Небольшая часть Усыпальницы передана еврейским поселенцам, и там расположились несколько синагог. Иногда арабы врываются на еврейскую часть, ломают мебель, жгут книги. После первого такого случая за порядком стала следить не полиция, а подразделение резервистов.