Яков Шехтер - Астроном

Но вот, наконец, мы загружаем вещи в «нун-нун», усаживаемся, и он, громыхая, везет нас домой. Солнце уже скрылось за склоном горы и чаша Хеврона погружена в сумерки, но над западным склоном ровно и ярко стоит закат. Вдоль ломаной кромки, образованной крышами домов разной высоты, протянулась полоса насыщенного бело-оранжевого цвета. Поднимаясь над крышами, полоса плавно меняет цвет, становясь сначала чисто оранжевой, затем розовой, а потом, дробясь и разбиваясь на тысячи оттенков, теряется в глубоком ультрамарине вечереющего неба.

Уже серебрится узкий, похожий на нож террориста, серп луны и пульсирующие иголочки звезд прокалывают нежнейшую взвесь синевы. На востоке, там, где белеют кубики Кирьят-Арба, голубой цвет теряет густоту и, рассеиваясь, превращается в серо-зеленый, похожий на цвет нашей формы. Мы едем по Хеврону, городу праотцев, высушенные и изнуренные солнцем, едем, мечтая о душе и стаканчике кофе, которые будут означать конец этого длинного-длинного дня, еще одного дня резервистской службы.

Ночь прижимает Хеврон к своей прохладной груди. Гаснут окна, стихает шум базара, редкие цепочки фонарей даже не пытаются преодолеть древнюю темноту Востока. И только подсвеченный прожекторами могучий прямоугольник Усыпальницы сияет во мраке. Чуть освещенная отблесками света касба, зловеще громоздится вокруг.

Через ночь каждому выпадает дежурство, по два часа караула. Главная задача – не заснуть. Тяжелое солнце крыши бродит в крови и валит с ног. Эти два часа приходится разгуливать по пятачку пентхауза: взад– вперед, взад-вперед. Единственный доступный наблюдению предмет – Усыпальница и я пялюсь на нее, то через бинокль, то невооруженным глазом. С тех пор прошло несколько лет, но и сегодня, стоит мне закрыть глаза и вызвать воспоминание, как сияющий прямоугольник с минаретами тут же возникает на сетчатке, словно увиденный минуту назад.

Мы уже приготовились сидеть на крыше до конца срока, как произошло событие, переменившее не только тогдашний порядок службы, но и всю мою жизнь.

К восьми мы, как обычно, разложили вещи, натянули одеяла и, купаясь в остатках ночной прохлады, начали караулить. Часы на соседнем минарете пробили:

УТ-РО

УТ-РО

УТ-РО

УТ-РО

УТ-РО

УТ-РО

УТ-РО

УТ-РО

Я приложил было к глазам влажные от ночной сырости окуляры бинокля, как вдруг на крышу что-то упало. Стук был солидный и обернувшись, я увидел увесистый булыжник. Сопровождаемый шлейфом пыли и крошева, он скакал по бетону, приближаясь к нам

– Ты видел!? – закричал Моти, тыча рукой в сторону улицы, – видел?

Но не успел он объяснить, что именно ему удалось увидеть, как оттуда совершенно вертикально, словно выпущенный из катапульты, взлетел еще один булыжник. Достигнув верхней точки, он на долю секунды завис посреди розового неба, а затем начал падать прямо на мою голову. Я отскочил, и каменюка шлепнулась на расстоянии метра, осыпав мои ботинки и брюки бетонными крошками.

– Это мальчишки! – закричал Моти. – Раскручивают камень в праще и швыряют.

Он быстро подхватил оба булыжника и, перевесившись через парапет, бросил вниз.

– Попал?

– Нет, они уже спрятались.

Моти провисел на парапете в такой позе еще несколько минут, пока очередной камень не свалился на крышу с противоположной стороны дома. Гоняться за мальчишками не имело смысла, я поднял трубку рации и доложил о происшествии командиру отделения.

– Немедленно надеть каски и бронежилеты, – последовал приказ. – И не вздумайте стрелять, отойдите к середине крыше и ждите. Я высылаю джип.

– Агрессоры хреновы, – ругнулся Моти и начал облачаться в воинские доспехи.

По правилам, службу надо нести в касках и бронежилетах, но сидеть в таком облачении на крыше в середине израильского августа может только сумасшедший. Спустя двадцать минут каска раскаляется до такой степени, что на ней можно жарить яичницу, а из-под жилета струятся ручейки пота. Поэтому, едва взобравшись на крышу, все немедленно сбрасывали с себя защитное облачение и надевали его только в конце дня, чтобы появиться перед начальством в строго предписанном уставом виде.

На самом деле, командир прекрасно знал, что мы сидели на крыше чуть ли не в майках, знало об этом и более высокое руководство, но все инстанции, хорошо понимая, что такое август и бронежилет, закрывали глаза на нарушение. Однако сейчас, в минуту опасности, первое, что потребовал командир, было строгое выполнение предписаний.