Яков Шехтер - Астроном

Раввин положил на стол мешочек фиолетового бархата и достал из него молитвенную накидку.

– Укройся ей с головой, как мужчины во время молитвы, и станешь невидимым.

Сам я не молюсь, немой не может славить Господа, но когда топлю печку в синагоге или в длинные праздничные дни сижу в последнем ряду синагоги, то частенько вижу молящихся, и знаю, как нужно обращаться с накидкой. Я взял ее из рук раввина, накинул его на голову. Для меня все осталось по-прежнему: та же сумеречная комната, заваленный манускриптами стол, дубовые шкафы вдоль стен, плотно уставленные рукописями и книгами, узкое окошко в тяжелой деревянной раме, низкий сводчатый потолок, стены, покрытые неровные слоями штукатурки, скрипучая дверь, в которой я опять забыл смазать петли, огромный стол, заваленный манускриптами.

– Не вертись, – сказал раввин, – ты стучишь каблуками, словно конь копытами. Хоть тебя не и видно, но зато слышно просто замечательно. Запомни, пока ты под накидкой, иди коротенькими шажками и дыши в полдыхания.

Ровно в полночь на возвышение перед алтарем поднимутся три дьявола и начнут выкликать человеческие имена. Вообще, к тому времени в соборе наберется много странных существ, но ты их не бойся – они не могут причинить тебе вреда. Как только дьяволы откроют рот, сбрасывай накидку, беги, что есть силы к возвышению и передай им это письмо.

Раввин протянул мне конверт. На толстой бумаге крупным почерком было выведено имя раввина, а сам конверт был заклеен сургучом с оттиском его печати.

– Торопись, до замка путь не близкий. Но спеши медленно. И помни, о чем я тебя предупреждал.

Не снимая накидки, я вышел из кабинета и чуть не столкнулся нос носом с Гитл. Она вышла из другой комнаты, в коридоре царил полумрак. Я затаил дыхание, Гитл огляделась по сторонам, быстрым движением подхватила юбку, прижала ее краем подбородка, поправила панталончики и тут же подняла подбородок. Вся процедура заняла несколько мгновений, Гитл еще раз огляделась и скользнула в кухню. Я стоял, точно громом пораженный. Не знаю, что потрясло меня больше, впервые увиденная нагота девичьих ножек, панталоны, которые мне также еще ни разу не доводилась видеть или сама возможность наблюдать потаеннейшие стороны чужой жизни.

Я выбрался на улицу горя от стыда. Мне казалось, что я совершил ужасный грех, и старался поскорее удалиться от места своего преступления. В квартале было пусто, я, стараясь не шуметь, приотворил калитку в воротах, вышел наружу и несколько раз громко постучал по медной обшивке створки. Раз, другой, третий. Вскоре послышались испуганные голоса, и сквозь щели мелькнул свет факелов. По силе шума я понял, что к воротам сбежались почти все мужчины квартала. Наверное, они решили, что начался штурм. Во всяком случае, калитка была тут же со всей тщательностью заперта, и я продолжил свой путь к замку.

Мост продувал резкий ветер, на сморщенной поверхности реки мерцали и множились отблески фонарей. Желтые огоньки в них трепетали, видимо ветер задувал в щели, и неровные тени статуй, установленных по краям моста метались по каменным плитам.

Я прошел по самой середине моста, осторожно передвигая ноги, и никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Гвардейцы зябко прятались в сторожевых будках, а через цепь заграждения, протянутую между ними, я попросту перешагнул.

Припустил мелкий дождик, и стражники у ворот замка тоже сидели в будках, выставив наружу блестящие от воды лезвия алебард. Ворота в собор были широко распахнуты и оттуда медленно выползали грудные звуки музыки. Собор наполняла богато одетая публика, сотни свечей освещали ярко раскрашенные картины на стенах, белые колонны из полированного мрамора, темное дерево скамей и кресел, красный бархат сидений и подлокотников. На возвышении, перед сверкающим золотом алтарем, священнослужители в коричневых сутанах распевали молитву за выздоровление короля, а музыка, плотная до того, что казалось ее можно пощупать руками, оседала откуда-то сверху, из уходящего в темноту купола.

По совету раввина я пробрался за дальний ряд колонн, отыскал нишу в стене и спрятался. Молебен вскоре закончился, и королевский двор, громко провозгласив «Амен», потихоньку разошелся. Монахи погасили свечи, закрыли двери, и в соборе наступила почти полная темнота. Во всем громадном помещении теплились несколько свечей, но их дрожащий свет был не в силах разогнать густую мглу, сочащуюся из стен.