Александр Кузнецов - Два пера горной индейки

— Мне говорят, мужики какие-то страшные приехали, с бородами и в, чудно́й лодке, — бормотала, хорошо так улыбаясь, старушка, — не вздумай, говорят, пускать их: ограбят и зарежут. А я говорю: «У меня брать нечего. Икона, часы да радио. Это им не надо. Не могут же люди под дождем спать. А у меня как раз хлеб есть белый и сахар». Просохнете и переспите у меня на кровати вон. А я на пол лягу или на лавке.

— Спасибо, бабушка, — сказал растроганный Сергей, — у нас все есть — и матрацы надувные, и мешки спальные. Мы на полу.

— Зачем же на мешках спать на грязных, когда у меня кровать есть своя, — не поняла она Сережу, — ляжете, отдохнете хорошо.

— Давай перенесем оставшиеся вещи, — шепнул я своему другу. — Она увидит спальные мешки и все поймет.

Перенесли вещи и зашли в соседний дом купить молока и яиц.

— Почем у вас яйца? — спросил Сережа у хозяйки, полной и неопрятной женщины.

— А у вас в Москве почем?

— Не знаю точно. Кажется, рубль тридцать. Так, Саня?

— Вот и у нас рубль тридцать, — сказала женщина.

— А молоко почем? — Сережа начал уже валять дурака.

— А в Москве почем?

— Тридцать копеек бутылка.

— Вот и у нас шестьдесят копеек литр, — не растерялась она.

— Э, нет! — засмеялся Есин. — Это с посудой. А без посуды получается сорок копеек...

Она подозрительно посмотрела на него, на меня и зашевелила губами, видно, никак не могла высчитать, почем же в Москве литр молока.

На прощание она таинственно проговорила:

— Вы с ней поосторожнее... Она сумасшедшая. Может ограбить и зарезать. Мало что от нее можно ожидать...

— А мы сами ненормальные. Мы ведь оттуда бежим, знаете откуда? Вот. Чего нам бояться? Мы сегодня здесь, а завтра опять там.

Надо было его остановить, а то скрутят ночью, и доказывай, что ты не верблюд.

— Она самая нормальная во всей вашей деревне, — сказал я. — Ограбить только вы можете. А Сережа шутит, он специальный корреспондент, можем и документы показать.

Женщина поджала губы и ушла. Когда мы вернулись, наша старушка разложила уже на столе свой кусковой сахар и нарезала белый хлеб.

— Сейчас я вам чайку налью, у меня заварочка осталась. Сама я не пью заваренный, так и лежит с зимы. Агафья лявана забара акроди озоти, — снова непонятно забормотала она.

Мы вывалили на стол оставшиеся у нас продукты. Налили в кружки молока.

— Как вас зовут, бабушка? — спросил Сергей.

— Наталья.

— А по отчеству?

— Тоже Наталья.

— ?!

— Ну ладно, тетя Наталья, — сказал я, — давайте поужинаем вместе.

— Нет, нет! — замахала она руками. — Я ничего чужого не беру, у меня теперь все свое есть. Зачем мне?

— Но ведь вы же нас угощаете хлебом и сахаром, — не соглашался Сергей, — вот давайте вместе и поедим. Вы нас угощаете, а мы вас.

— Я угощаю потому, что я хозяйка, — сказала Наталья гордо и есть наотрез отказалась. — Вы устали, голодные, вы и ешьте.

Как мы ни бились, ни хитрили, ужинать она не стала.

— Вы одна живете, тетя Наталья? — спросил я, прихлебывая чай.

— Одна. В богадельне не хочу жить. Там припадочные, а я нет. Я в тихих была. Сергей Иванович говорит: «Куда ты пойдешь, у тебя никого нет?» А я ему теперь письмо написала, главврачу-то. Дом даже у меня теперь свой, говорю. — И старушка косноязычно и заговариваясь поведала нам о своих делах. — Племянники меня в дом инвалидов сдали, а потом в богадельню перевели в дом престарелых. Там тоже плохо. Я не люблю там. Ушла, денег накопила и ушла.

— А как накопила? — поинтересовался Сергей. Там зарабатывала, что ли?

— Я там у людей зарабатывала. Пенсию отбирали А теперь пенсия у меня. Каждый месяц пенсия.

Спросили, сколько платят по пенсии.

— Восемь рублей, — ответила она с гордостью. — Восемь рублей каждый месяц пенсия у меня. Почтальон приносит прямо сюда.

— Хватает вам? — не удержался я.

— Хватает. Как раз хватает на три недели. А на четвертую неделю я зарабатываю. Дрова колю, убираюсь, огород копаю, с малыми детьми сижу... И еще три рубля получается, а то и четыре даже.

Мы переглянулись.

— Сколько же вам лет, тетя Наталья? — удивился Сергей

— В этом году семьдесят восемь мне, семьдесят восемь.

Потом она говорила что-то непонятное, хотя временами какой-то смысл в ее речи можно было и уловить.

— Я всех пускаю. Сама знаю, как без дома жить, Разве можно людям под дождем? Зачем, когда у меня есть свой дом? Василий уехал, дом продал, а баня осталась. Я накопила денег-то и купила у него баню. Сорок рублей отдала. Теперь у меня все есть, радио провела, печь переложила, кровать нашла, часы купила, обои купила.