Александр Кузнецов - Два пера горной индейки

— В этих подземельях, — проговорил Иван Игнатьевич не без удовольствия, — держали провинившихся и неугодных Строгановым людей. Даже московские послы сюда попадали. Есть такие камеры, откуда перед войной, когда оборудовали помещение, вывозили человеческие кости машинами. Вот что творилось при самодержавии.

Зазвенели ключи, заскрежетало железо, и вот уже Мария Васильевна смахивает сухой тряпкой пыль с картин, а я рассматриваю их и расставляю вдоль стеллажа. Всего тут оказалось десять этюдов деда и четыре его картины. Почти все были мне незнакомы. Все, кроме известного портрета протодьякона, изображали северные пейзажи. Дед любил вносить в пейзаж одну человеческую фигуру или строение, обычно стоящую вдали церквушку. Ведь именно ее куполок определял издали человеческое жилье. Так и плыли по реке когда-то наши предки — от одной церковки к другой. И этюды и картины написаны в одной манере и в одном колорите: свинцовое небо, стальная вода, черный лес, белые пятна снега.

Холста с панорамой Сольвычегодска не оказалось среди работ деда.

— Такой картины Д. у нас нет, совершенно определенно могу сказать, — утверждала Мария Васильевна. — Я работаю здесь много лет и знаю наши фонды.

— Я тоже не помню, — поддакнул Портнов.

— Есть у нас картина с изображением городка конца прошлого столетия, картина неизвестного художника. Она висит в отделе истории. Можете посмотреть.

Я немного огорчился неудачей, мне так хотелось найти эту картину деда! Только для этого и был выбран маршрут по Вычегде. Если ее нет и здесь, значит, она безнадежно утрачена.

На всякий случай я пошел с ними в отдел истории и там, рядом с кандалами и рисунком деревянного дворца Строгановых, обнаружил картину «Соляной городок». Не узнать ее просто нельзя: та же манера, тот же колорит. Слева на переднем плане дана часть купола, второй план — город со множеством церквей, и дальний план — вода.

Я смотрел и улыбался. Они оба вопросительно глядели на меня, а я молчал и улыбался.

— Уж не она ли? — робко спросила наконец Мария Васильевна.

— Она.

Тут я принялся рассказывать им все, что мне было известно о «Соляном городке». Рассказал, как дед приезжал сюда в 1886 году к своему сосланному в Сольвычегодск брату-народовольцу. Как писал он в письмах об этой картине, называя ее своей удачей, как искали ее искусствоведы, как погибший на фронте мой отец советовал мне попытать когда-нибудь счастья именно здесь. Видимо, мое воодушевление передалось в какой-то степени и моим слушателям. Иван Игнатьевич стал не только улыбаться, но и гыкать, а Мария Васильевна спросила, не могу ли я прислать им копии писем деда.

— Мы бы сделали выставку работ Сергея Сергеевича и использовали бы письма для экспозиции, — сказала она.

Я пообещал прислать. Пообещал, а сам, грешным делом, подумал: «Не здесь надо делать выставку с этой картиной, где ее увидят всего несколько больных с грязей. Картину надо перевозить в Русский музей».

— Поздравляю вас, — говорила научный сотрудник музея, — мы сделали сегодня интересное открытие. Скажите, пожалуйста, вы думаете писать что-нибудь по этому поводу?

— Я — нет. Но полагаю, нашим открытием заинтересуется Русский музей. Ждите оттуда гостей в ближайшее время. А теперь давайте снимем картину и вынесем ее на свет: надо сделать несколько цветных слайдов.

Иван Игнатьевич помрачнел.

— Нет, — сказал он, — этого делать мы не будем.

— Почему? — удивился я.

— Не уполномочены, — невозмутимо ответил директор. — В письме Русского музея ничего об этом не сказано. Да мы Русскому музею и не подчиняемся, нами руководит районный отдел культуры. Надо получить разрешение.

— Иван Игнатьевич, но при нас же... — пробовала вступиться Мария Васильевна.

Но он только сверкнул на нее своими маленькими глазками:

— Нет! Не имеем права.

— Но здесь, на стене, я не могу ее сфотографировать, не хватает света. Что случится, если мы вынесем ее к входной двери?! — просительно, но уже с раздражением проговорил я.

Но тот стоял на своем:

— Без специального разрешения снимать копии и фотографировать в музее нельзя.

Ну что ты скажешь?!

— Не могли бы вы объяснить мне, уважаемый Иван Игнатьевич, смысл этого запрета? — Я уже с трудом сдерживал себя.

— Могу. Смысл могу, — парировал он. — Пойдемте со мной.

Мы прошли в отдел древнерусского искусства, миновали несколько комнат и остановились в зале со строгановским лицевым шитьем. Я успел только заметить знаменитую пелену с изображением Дмитрия-царевича и огромную плащаницу «Олигрин Коряжемский», которые знал по репродукциям, как Иван Игнатьевич подвел меня к закрытой легкой занавеской стенке из фанеры и отвел занавеску в сторону. Слева висела пелена «Богоматерь Казанская», а правая часть стенки была пуста.