Айрис Мёрдок - Отрубленная голова

— Это не имеет ко мне ни малейшего отношения, миссис Линч-Гиббон, — ответила Джорджи. — А что касается нашего брака с Мартином, то, на мой взгляд, вряд ли он вообще женится на мне. Во всяком случае, это наше дело, и ничье больше. Надеюсь, я не была груба. А если была, то извините меня. Я должна идти. Очень благодарна вам за приглашение.

Она опять поклонилась жестко и оцепенело, словно марионетка, и направилась к выходу.

Пока Антония громко протестовала, дверь отворилась и мы увидели Палмера. Он поднял руки, продемонстрировав этим жестом неподдельное удивление и радость, и, широко раскинув их, двинулся к смутившейся Джорджи, словно отец к давно потерянному и нашедшемуся ребенку.

— Я чуть было не упустил ее, — весело воскликнул он. — Меня задержал пациент. Они все такие требовательные! Простите мое вольное обращение, Джорджи Хандз. Я полагаю, что у нас масса общих знакомых.

— Она знает твою сестру, — сказал я, встав позади Джорджи. Я был готов выпроводить ее. С меня уже хватало разговоров.

— Я видела вас однажды на вечере, — пояснила Джорджи, — но вы меня, наверное, не запомнили. — Она протянула руку.

— Тем хуже для меня! — проговорил Палмер. — Пожалуйста, останьтесь, и выпьем еще немного. Наконец-то мы можем как следует познакомиться. — Он удержал руку Джорджи в своей. Она словно застыла и не отнимала ее, а он отступил назад, вытянув другую руку и с восхищением глядя на Джорджи.

— Мы должны идти, — напомнил я.

— Ладно, Мартин, — бросил Палмер, по-прежнему не отпуская Джорджи и обернувшись ко мне. — Ты счастливчик! Нет, я обязан отстоять свои права. Джорджи, я запрещаю вам даже говорить об уходе!

Звук в комнате заставил нас повернуться. Антония приложила к лицу носовой платок. Она глубоко вздохнула и зарыдала. Палмер отпустил Джорджи, и я пропихнул ее мимо него. Когда он направился к Антонии, я подтолкнул Джорджи к двери. Антония тряслась в сдерживаемых рыданиях, а затем упала в кресло и разразилась потоком слез. Я закрыл за Джорджи дверь, оставив Палмера применять все современные психологические методы для успокоения истерических женщин.

Мне было просто необходимо снова увидеться с Антонией. После того как мы покинули Пелхам-крессент, мои любовь и забота остались с ней. Я не мог отделить себя от нее, словно она была моей матерью. Столкновение двух женщин заставило меня ощутить, пусть даже на мгновение, но с саднящей горечью, какие тесные и вполне реальные узы связывают меня с Антонией и как абстрактны узы связи с Джорджи. При этом Антония приводила меня в раздражение. Я чувствовал, что каждый ее излом и выверт, равно как и прочие утонченные выкрутасы, неминуемо должны вызывать раздражение и у Джорджи. В то же время меня возмущало ее заигрывание с Джорджи, возмущали осторожные, обдуманные, облагороженные ее стилем попытки судить нас. Я решил расстаться с Джорджи и вернуться к Антонии.

Я отвез Джорджи домой. Мы молчали, потому что и правда страшно вымотались. Когда мы приехали, она предложила мне поужинать, и я остался у нее есть хлеб с сыром. Сама Джорджи никогда не готовила, и я тоже готовить не любил. Итак, мы жадно ели хлеб с сыром и обменивались угрюмыми взглядами, пытаясь, впрочем, смягчить их при помощи виски с водой. Я ощутил, что сейчас не выдержу какого бы то ни было взрыва эмоций со стороны Джорджи, и мечтал поскорее уйти. Но когда мы закончили ужинать, произошло именно то, чего я боялся. Я вынужден был напрячь последние силы и не мог найти нужные доводы, чтобы ее успокоить. Она пощадила меня и не стала плакать. Но и она, и я хорошо запомнили ее фразу: «Вряд ли он вообще женится на мне». Я думаю, что для нее эта фраза была своеобразным барьером, воздвигнутым между нами, и теперь Джорджи хотела, чтобы я со всем пылом и нежностью постарался его уничтожить. А для меня она создала какое-то подобие моратория, кратковременную нейтральную полосу, где я мог бы — и как же при моей усталости в этом нуждался — полностью отдохнуть. Я не намеревался произносить страстные, утешительные речи, а Джорджи явно хотела их услышать и подзуживала меня. Она произнесла те слова как вызов. Я же воспринимал их молча и с благодарностью как возможность передохнуть.

Почти перед моим уходом между нами воцарился мир. Мы ненадолго улеглись перед камином, голова к голове и нога к ноге. Лицо Джорджи рядом с моим наконец-то показалось мне спокойным, а ее большие глаза ласковыми, губы расслабились, передыхая от моих поцелуев, и глядеть на нее было одно удовольствие. Мы смотрели друг на друга и тихо перешептывались. Нам обоим представлялось, что мы уже долго разговариваем и успели обсудить все до мельчайших деталей — так содержательны и одухотворенны бывают порой человеческие лица.