Айрис Мёрдок - Отрубленная голова

Но в то же время я с болезненной остротой осознал, что в сложившихся обстоятельствах этот приход напоминает мне коварный захват любимого и привычного места. Потерять кого-нибудь — значит потерять не только этого человека, но и его привычки, жесты, манеру держаться — все, что было с ним связано и окружало его. Расставшись с любимой женщиной, мы обнаруживаем, что расстались и со множеством вещей, картин, стихов, мелодий, мест: с Данте, Авиньоном, шекспировским сонетом, корнуэльским морем. Эта комната и была Антонией. Она вобрала в себя весь цвет ее личности. В ней по-прежнему еле уловимо пахло розами — этот слабый запах напрасно ждал, что его прогреет до полного благоухания огонь от горящих в камине дров. Все эти вещи принадлежали ей — шелковые покрывала, круглые взбитые подушки и особенно каминная полка, ее маленькая святыня: попугаи из мейсенского фарфора, итальянская серебряная чаша, уотерфордский хрустальный бокал, табакерка, которую я ей подарил, когда мы обручились, с выгравированной на этой табакерке надписью: «Дружба без выгоды, любовь без обмана». Когда я обвел взглядом все это, меня пронзила острая и необычная боль, я понял, что и предметы смертны, что они уже почти уничтожены, разъединены, лишились смысла и ждут, чтобы их отсюда убрали. Завтра мы с Антонией примемся их делить, и, подобно награбленной добыче, они будут храниться в шкафах как зримые свидетельства нашей вины или их осквернят ярлычки на аукционе. Я прикоснулся пальцем к уотерфордскому бокалу, он зазвенел, и до меня внезапно донеслось эхо голоса, сказавшего: «Вы не хотите, чтобы к вам вернулась жена». Моя душа ответила этому голосу: такая связь глубже и крепче желания или нежелания. Пока я жив и пока я есть, я всегда буду с Антонией.

Я присел на софу. Джорджи отвернулась от окна и подошла ко мне. Поднятый воротник пальто поддерживал растрепанный узел ее волос, она сунула руки в карманы и какое-то время неподвижно смотрела на меня. Взгляд был нежен до враждебности. Наконец она сказала:

— Тебе отвратительно видеть меня здесь.

— Нет, — возразил я. — Я даже не могу передать, как я рад, что ты у меня. Но в то же время мне очень больно.

— Я знаю, — проговорила она глубоким, полным понимания голосом. — Не сердись на меня за то, что тебе больно.

— И не собираюсь. Мне хочется поцеловать твои ноги. Ты пробудила меня к жизни.

Произнося эти слова, я смутно почувствовал, что выхожу из лабиринта на верный путь и Джорджи станет моей женой. Однажды я сказал ей, что для нашей любви очень важна атмосфера тайны. Увидев ее здесь, у меня в комнате, и как бы соединив обе половины моей жизни, я понял, что ошибался, а она была права. С ложью действительно пора кончать, и это ни в коей мере не разрушит мою любовь к Джорджи, напротив, освободит ее и сделает сильнее и чище, чем все испытанное мной прежде. Как я благодарен ей за верность, здравый смысл, доброту и щедрость! Эта благодарность переполняла мою душу.

— Ах нет, ты меня ненавидишь! — воскликнула Джорджи.

Она продолжала пристально глядеть на меня, словно пыталась обнаружить мои подлинные мысли.

— Если бы ты только знала, насколько заблуждаешься! — упрекнул я Джорджи и тоже взглянул на нее без улыбки. Как приятно мне будет удивить ее, одарив настоящей любовью! Бог свидетель, она это заслужила.

Я встал и принялся убирать с пианино рождественские открытки. Под ними лежал толстый слой пыли. Великое очищение началось.

— Как странно и трогательно находиться здесь, — проговорила Джорджи. Она опять прошлась по комнате. — Я даже не могу описать это чувство. Как будто я обрела тебя задним числом. Нет, не так, не точно. Но ты просто не представляешь, насколько я была убеждена, что никогда не увижу твою квартиру. Лишь сейчас начинаю верить, и от этого мне когда-нибудь станет лучше, много лучше. Выходит, что в прошлом, все время, когда ты не был со мной, ты действительно существовал. Тогда мне было слишком больно, и я не хотела этому верить. Но не верить — значит поставить крест на нашей любви. Теперь ты мне помог, и все встало на место. И я буду любить тебя сильнее, Мартин, гораздо сильнее.

Она остановилась передо мной. Меня потрясло до глубины души, что ее слова прозвучали как эхо моих размышлений. Я сам хотел ей это сказать, но не сумел. Мне не хватило красноречия, оставалось только привлечь ее к себе в объятья в этом предварительном обмене клятвами.

Я швырнул на пол кипу рождественских открыток и подвел Джорджи к каминной полке.