Айрис Мёрдок - Отрубленная голова

Я слушал ее с неослабевающим вниманием — хотелось точно понять, что она имеет в виду.

— Вы сказали, что, по-вашему, они непременно разойдутся, — ответил я. — Но ваши слова можно интерпретировать и так, что, будь я с ними жесток, они бы стали счастливее и еще ближе.

Гонория Кляйн устало махнула рукой. Она расслабилась, как-то сразу вдруг сникла и отодвинулась от двери.

— «Можно интерпретировать»! — раздраженно передразнила она. — Когда вмешивается логика, слова можно интерпретировать как угодно. Пока все вы будете такими мягкотелыми, ясности не дождешься. Теперь мне даже кажется, вы не хотите, чтобы к вам вернулась жена. Я удивляюсь, как это вы до сих пор не сказали мне, что я лезу не в свое дело. Но это на вас похоже. Если желаете, чтобы они вами командовали, думали за вас и распоряжались как ребенком, то, полагаю, это и правда ваше дело. Мои слова означали всего лишь одно: снисходительность порождает только ложь и зло.

Я посмотрел на ее резкий и мрачный профиль.

— Уж вас-то не упрекнешь в снисходительности. Не так ли, доктор Кляйн?

Она повернулась ко мне и внезапно улыбнулась, обнажив крепкие белые зубы, ее глаза еще больше сузились, сделавшись похожими на две темные, светящиеся прорези.

— По-моему, что посеешь, то и пожнешь. Вы были терпеливы. До свидания, мистер Линч-Гиббон.

Она открыла дверь.

— Так теперь ты на крючке, старый лицемер. Я правильно поняла? — сказала Джорджи.

Впору было заплакать от облегчения. Я так любил ее в эту минуту, что готов был упасть на колени и сделать ей предложение. Я смиренно целовал ей руки.

— Да, на крючке, — согласился я, — но ты будешь ко мне добра. Ты ведь меня отпустишь?

— Я люблю тебя, Мартин, — призналась Джорджи. — Ты никогда не мог вбить это себе в башку.

— Не возражаешь, если мы по-прежнему будем сохранять наши отношения в тайне? Просто мне иначе не справиться, моя дорогая.

— Не понимаю, почему, — удивилась Джорджи. — Но если ты так хочешь… Что касается меня, то я желала бы оповестить весь мир о нашей связи и дать сообщение в «Таймс».

— Антония очень расстроится, если узнает. А мне бы вовсе не хотелось усложнять ей жизнь. Мы все держались в этой ситуации молодцом. Я имею в виду, восприняли наш разрыв без горечи. Так что в данный момент я не стал бы усугублять.

— По-моему, «воспринимать разрыв без горечи» довольно неприлично, — заявила Джорджи. — Похоже, ты решил сыграть роль добродетельного, оскорбленного мужа, чтобы сохранить власть над Антонией и Палмером. Но может, я недооцениваю твое благородство.

— Сохранить власть! — воскликнул я. — Это я нахожусь в их власти. Нет, все гораздо проще. Я желаю достойно выйти из игры и ничего не усложнять. Если Антония узнает, то пойдут бесконечные интимные разговоры. Ей захочется разобраться. А я этого не вынесу. Неужели ты не понимаешь, дурочка?

— Ты говоришь об «игре», словно о произведении искусства, — заметила Джорджи. — Иногда я думаю, что ты очень странный тип, Мартин. Что же касается интимных разговоров, то тут я тебя понимаю. Обещай, что никогда не будешь вести с Антонией интимные разговоры обо мне.

— Обещаю, дорогая моя, обещаю.

— Как бы то ни было, не беспокойся, — сказала Джорджи. — Напрягаться тебе не придется, я имею в виду здесь, со мной. Ведь это всего лишь я.

— И слава Всевышнему, что это ты, — проговорил я. — Да благословит тебя Бог, Джорджи. Ты спасла меня, вернула к жизни. Я знал, что так и будет.

— Прекрати эту высокопарную чушь, — прервала меня Джорджи. Она вытянула кончик носа. И жест и слова были мне хорошо знакомы. Я мысленно воздал ей должное и уселся у ее ног.

Джорджи откинулась в потертом зеленом кресле. Комнату заливал холодный полуденный свет. Его лучи падали на неубранную кровать, пепельницу с окурками, стол с кипой писем, немытыми бокалами, огрызками печенья и книгами по экономике. На Джорджи были желтоватые брюки в обтяжку и белая рубашка, волосы собраны в небрежный узел.

Под матовой бледностью щек слабо, будто из глубины, проступал румянец. Я заметил несколько золотистых веснушек на ее вздернутом носике, почти у самой переносицы. Она продолжала вытягивать его. Большие серо-голубые глаза смотрели умно и честно, они смело встретили мой взгляд. Никакой косметики на ней не было. И хотя я с обожанием глядел на нее и не только искал в ее глазах доброжелательство, но и стремился за их радужной оболочкой угадать какие-то более определенные очертания моей дальнейшей судьбы, я понял, что меня к ней не тянет.